Русская критика от Карамзина до Белинского

— Я думаю,— сказал он, вытираясь салфеткою после жирного соуса и наполняя рюмку свою вином,— я думаю, что все беды происходят от ученых и стихотворцев. Ma foi[40], это пренеугомонные головы. Мой Jeannot — хоть бы например — с тех пор как вышел из пансиона и начал писать в альбомы, сделался ни на что не похож. Такую несет дичь!

— Извините, ваше превосходительство,— возразил сосед его с красным воротником на синем фраке.— Вы напрасно изволите смешивать ученых с стихотворцами.

— А «Борис Годунов?» — подхватил один из собеседников.

— Не говорите вы об этом несчастном произведении!— перервала дама.— Я всегда краснею за Пушкина, когда слышу это имя!.. Чудное дело!.. Уронить себя до такой степени... Это ужасно!.. Я всегда подозревала более таланта в творце «Руслана и Людмилы»: я им восхищалась.. но теперь...

— Не угодно ли выслушать прекрасные стишки, которые я нарочно выписал из одной петербургской газеты в Английском клубе? — сказал один молодой человек, у которого отпущенная по моде борода мелькала из-под широкого, вышедшего из моды, галстука.— Это насчет «Бориса Годунова»!..

— Прочти-ка, прочти! — вскричал хозяин.— Я люблю до смерти эпиграммы и каламбуры...

Молодой франт приосанился, вынул из кармана маленькую бумажку и начал читать с декламаторским выражением:

И Пушкин стал нам скучен,
И Пушкин надоел,
И стих его не звучен,
И гений охладел.
«Бориса Годунова»
Он выпустил в народ:
Убогая обнова,
Увы! на Новый год!

Все захохотали и многие закричали: браво! прекрасно! бесподобно!

— И это напечатано! — сказал наконец камергер.— Ну, Пушкин... Капут!.. Да и давно бы пора!.. А то — вскружил головы молокососам ни за что, ни про что. Мой Jeannot — например — бывало, только им и бредит...

— Я всегда сомневался, чтобы у него был истинный талант,— сказал один пожилой человек, в архивском вицемундире.

— А я часто и говоривал,— промолвил другой.

— Признаюсь,— сказал третий,— я и не говорил и не думал; но теперь начинаю думать и готов сказать...

Я толкнул в свою очередь Тленского. «Что ж ты молчишь,— прибавил я ему потихоньку на ухо.— Ведь вашу тысячу рубят!» Тленский молчал, утупив глаза в тарелку...

Мы вошли в кабинет. На столе, как нарочно, лежал экземпляр «Бориса Годунова», разложенный на «сцене в корчме». Я взял книгу и обратился к Тленскому, набивавшему для меня трубку:

— Читал ли ты всего «Бориса»?

Тлен. Читал!

Я. Ну что же?

Тлен. Что, брат! я соглашаюсь совершенно с тобою! Такая дрянь, что невольно дивишься и краснеешь: как мог я до сих пор не быть одного с тобою мнения...

Я. Но почему ты знаешь, одного ли я мнения с тобою...

Тлен. (повалясь на диван). О! твои странности мне не в диковинку. Ты любишь плавать против воды, идти наперекор. общему голосу, вызывать на бой общее мнение. Тогда, как все благоговело перед Пушкиным, ты почитал удовольствием и честию нещадно бранить его, но теперь, когда он пал и все ополчается против него, ты себе наверное поставишь в удовольствие и честь принять его под свою защиту. Но — поверь, что хлопоты твои пропадут понапрасну. Защищения твои будут иметь такой же успех, как и нападки. Глубоко падение Пушкина: «Борис Годунов» зарезал его, как Димитрия-царевича,— а ты хочешь играть роль Шуйского!.. Право — не утвердить тебе на нем венца, коего похищение начинает становиться слишком ощутительно...

Я. А ты с братиею — верно, хочешь разыгрывать самозванца? Дело не дурное!.. Но — оставим аллегории!.. Скажи мне ясно и определенно, за что несчастный «Борис» упал у вас так в курсе?..

Тлен. Да помилуй! Что это за дребедень?.. Не сумеешь, как назвать ее... Не то трагедия, не то комедия, не то — черт знает что!..

Я. Ге! ге! ге! Так и ты начал разбирать имена!.. А между тем — не ваша ли братия называла прежде школьным дурачеством всякое покушение подводить произведения новейшей романтической поэзии под разрядный список старинных классических учебников?.. Сшутил же над вами Пушкин шутку пробелом, который сидел на заглавном листке «Бориса Годунова»!.. Теперь извольте поломать свои залетные головы...

Это — ряд исторических сцен... эпизод истории в лицах!..

Тлен. Очень хорошо! Так это — исторические сцены!.. Но, мне кажется, что всякое изящное произведение должно иметь органическую целость... поэтический ensemble[41]...

Я. Без сомнения.

Тлен. Ну — а есть ли хотя тень целости в этой связке разговоров, которая соединена в один переплет под именем «Бориса Годунова»? А «Годунов»?.. Смех, да и только!.. У него конец в середине, а начало — бог весть где...

Я. Как так!..

Тлен. Да так!.. Как называется вся пиеса? «Борис Годунов»!.. Стало быть, он — Борис Годунов — должен составлять ее содержание, должен быть ее героем! и что же?.. Борис Годунов умирает: а эти исторические сцены все еще тянутся и морят терпение...