Русская литература и медицина: Тело, предписания, социальная практика

Процесс прививания навыков «культурности» можно достаточно подробно отследить по женским и модным журналам конца 1920-х годов (примерно, с 1926 по 1930 год), поскольку именно в этот период началось политическое «присваивание» моды и гигиены. Политизация дискурса о моде и гигиене состояла в попытке соединить и примирить два взаимоисключающих понимания моды, сложившиеся в советской культуре этого периода. Ниже я рассмотрю, как они репрезентированы в журнальном пространстве.

Первая тенденция (разумеется, речь идет об исследовательском конструкте) может быть рассмотрена как следствие модернизаторского понимания моды. Для такого рода текстов характерно представление о моде как особом культурном институте, имеющем свои особенности организации и функционирования. При этом подходе актуальны такие ценностные характеристики моды, как современность, универсальность, неутилитарность, демонстративность и игровой принцип [Гофман 2000:16,20–33]. В рассматриваемый нами период существовал круг людей, унаследовавших от дореволюционного времени понимание культурного института моды и разделявших задаваемые им ценностные характеристики. Это могли быть как «бывшие» дворяне и горожане различных сословий, так и «нувориши» периода нэпа — вплоть до криминальных элементов [Лебина 1999: 204–228 (гл. III, п. 2: «Одежда»)].

Такое «модернизаторское» понимание моды можно реконструировать прежде всего по журналам мод («Моды сезона», «Модный журнал», «Домашняя портниха», «Журнал для женщин», «Моды», «Новости моды», «Последние моды»). Как правило, модные журналы были изданиями большого формата с цветными вклейками, печатавшие рисованные изображения моделей одежды, выкройки и подписи к ним. Идеологическая составляющая практически полностью отсутствовала: это были «обыкновенные» журналы мод, аналогичные более поздним советским изданиям 1960–1970-х годов. Они культивировали определенный тип женской телесности, который я в другой своей работе назвала артистическим типом [Дашкова 1999:131–155]. Это особый способ репрезентации женщины, позаимствованный модой, прежде всего, из немого кино[226]. Для него характерно изображение худенькой, изломанной барышни[227] с «плоской грудью, гладкой короткой стрижкой и томным взглядом актрисы-„вамп“, одетой в укороченные одежды прямоугольного силуэта».

Аналогичная, «модернизаторская», тенденция латентно присутствует и в культурно-просветительском «Женском журнале», и в «нехарактерном» журнале мод «Искусство одеваться»: оба издания пытались лавировать между желанием участвовать в процессе функционирования моды — и необходимостью встраиваться в политическую конъюнктуру, т. е. в них делались попытки политически опосредовать разговор о моде. По ним особенно заметно, как игровой, неутилитарный характер моды, постоянная жажда демонстративности и инноваций шли вразрез со складывающейся в СССР идеологией. По текстам этих журналов можно наблюдать, как на дискурсивном уровне происходили идеологические «нестыковки». Так, например, несмотря на активную пропаганду всего советского (от образа жизни до тканей с серпами и молотами), отечественные журналы 1920-х годов достаточно открыто ориентировались на западные образцы, которые постулировались как общезначимые. О ценности западных образцов моды может свидетельствовать следующий пассаж из журнального обсуждении вопроса о том, «своевременно ли рабочему и работнице подумать об искусстве одеваться?». Сургучева, работница кондитерской фабрики, рассказывая о собственноручно сшитой «фуфайке», замечает: «Всем девушкам очень понравилось (даже думали, что заграничная)…» [Искусство одеваться 1928 № 1: 6].