Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Итак, приходят монголы, у нас становится всё плохо и, соответственно, резко меняется стиль. Что нам по этому поводу сообщает учебник 1956 года? Он нам пишет о нравственном монументализме, о лаконичном изложении, пишет, что тексты того времени – это своеобразные реквиемы, за которыми стоит величайшая жизнеутверждающая сила, и так далее. Если переводить текст с советского на русский, то это называется «резкие стилистические утраты». То есть художественность прежнего стиля идет резко на убыль. Я уже говорила о том, что русское язычество погибнет под копытами монгольской конницы, которая сметет не имеющие укреплений капища, не заметив их (а если и заметит, то только грабя их сокровища). Это с одной стороны. А с другой стороны, если вы христианин или, паче того, христианский священник, от простого попа и до епископа, то, прожив всю свою жизнь рядом с двоеверием, вы, естественно, будете говорить, что это – страшные грехи, и когда на вас придут татары (и если вы чудом останетесь в живых), то что вы скажете? Что нашествие татар – это есть расплата «по грехомъ нашимъ» за двоеверие. Понимаете? И это окончательно добьет язычество.

Я обращаю ваше внимание на факт, который сейчас любят замалчивать. Скажите, пожалуйста, православная церковь в века монгольского ига к чему призывала? К борьбе против татар или к покорствованию татарам? Совершенно верно. Церковь категорически была за то, что христианин должен это всё терпеть со смирением. Вы прекрасно знаете, как Дмитрий Донской ездил к Сергию Радонежскому за благословением на Куликовскую битву, и не задумываетесь о том, почему он не получил благословения у себя в Москве. Нынешняя церковь категорически отрицает это, а мы сегодня почитаем «Сказание о Мамаевом побоище» и посмотрим там мнение митрополита.

Иго даст нам резкий крен светской литературы в церковную сторону. Здесь у нас возникнет явление, которое пойдет по нашей культуре до настоящего времени. Итак, случилось нашествие – и наши князья (они, конечно, двоеверцы, но всё ж не язычники, всё ж таки православные), идя против татар, будут восприниматься как кто? Подсказывайте мне. Вот, пришли татары безбожные, наши князья православные пошли против них сражаться – и кто они такие? Нет, не герои. Для церкви нет понятия «герой». Они – мученики за веру, совершенно справедливо. Обратите внимание, что именно здесь наша культура впервые будет о военном походе говорить как о духовном подвиге. И это дальше пойдет аж до современности.

Что ж, давайте посмотрим, что тут за реквиемы, о которых нам учебник пишет. Здесь весь арсенал художественных средств, который мы с вами рассматривали на примере «Сказания о Борисе и Глебе», будет отправлен на «Повесть о разорении Рязани Батыем». И хотя вы не студенты, вам не задавали заранее прочесть, но даже и без чтения вы мне можете сказать, что там будет основным в содержании. Описание битвы? Нет. Монологи. Огромные страдательные монологи. Как в «Сказании о Борисе и Глебе», где, как вы помните, они молятся чуть ли не под ножами убийц. Абзацами и страницами. И убийцы полчаса стоят, занесши кинжалы, и ждут, пока святой домолится. Он занят делом. И они тоже заняты делом – они литературные персонажи. Простите за параллель, вспоминается «Властелин Колец», только не Толкиена, а Джексона. Боромира ранят – все останавливаются, стоят. Потом Боромира еще раз ранят – все стоят. Стандартный прием со времен Бориса и Глеба, н-да.

Что ж, давайте попробуем почитать.

«И видя князь Ингварь Ингоревич велия трупиа мертвых лежаша, и воскрича горько велием гласом, яко труба распалаяся…»

Оцените слог. «Как труба распаляясь» переводят «как звук трубы разрастающийся».

«…и в перьси свои рукама биюще, и ударяшеся о земля».

Это, пожалуй, современному человеку надо переводить. То есть он плачет так, что он, взрослый мужчина, в рыданиях бросается на землю. У нас с вами до таких плачей женщины уже не доходят.

Здесь я сделаю очень серьезное примечание. Современный человек настолько резко потерял свою эмоциональность, что слов нет. Даже сорок лет назад люди были куда более эмоциональны. Нас сейчас призывают «успокойся, успокойся!» – и мы успокоились. Мы успокоились так, что вид мужчины, который рыдает, который бьет себя руками в грудь и бросается на землю, – вид такого мужчины нам с вами кажется неестественным. Между тем они жили в совершенно другом накале эмоций. И поэтому я вот в этом описании вижу не литературную гиперболу. Если она и есть, она не очень велика. Она скорее будет велика, когда дальше пойдет совершенно неимоверных размеров монолог, в такой монолог я немножко не верю. А в такие рыдания – безусловно да.