Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Теперь мы с вами в первый раз сталкиваемся с прекрасным образом, с которым будем иметь дело и в дальнейшем тоже. «А огосударь князь великий Дмитрий Ивановичь смиренъ человекъ и образъ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от Бога будущих вѣчных благъ, не вѣдый того, что на него съвѣщевають золъ съвѣтъ ближнии его друзи». Итак, у нас во всей красе возникает образ смирения. И такой он благочестивый и незлобивый, что ничего не знал, и это считается достоинством для князя-полководца. Оцените. Трудно жить в мире идеологической литературы… Дальше Дмитрий будет молиться, как вы понимаете (это мы с вами пропустим, снова цитата на цитате). Такой благочестивый, что ничего не знал. «И прослезился», как скажет классик. Дальше он у нас обращается к митрополиту Киприану, о чем я уже сказала, что это чистый вымысел. Обойдемся без оригинала, будем читать в переводе. Итак, он пошел к митрополиту, поведал, как Ольгерд Литовский (с того света) и Олег Рязанский соединились с Мамаем, это цветочки, держите ягодки. «Преосвященный же митрополит сказал: “А сам ты, господин, не нанес ли какой обиды им обоим?”» – вот она, церковь, призывающая к смирению! «Князь же великий прослезился и сказал: “Если я перед Богом грешен или перед людьми, то перед ними ни единой черты не преступил по закону отцов своих. Ибо знаешь и сам, отче, что удовлетворен я своими пределами, и им никакой обиды не нанес, и не знаю, отчего преумножились против меня вредящие мне”». Про «прослезился» я пошутила, а оно дальше в тексте. Будете читать Булгакова – поймете, откуда оно в нашей культуре берется. Итак, это чистейшая придворная литература. Тут всё прекрасно. Что против него объединились уже умерший Ольгерд с пока еще живым Олегом Рязанским, и «я не мог никакой обиды нанести им» – подумаешь, Рязань сжег, мелочи жизни. Поэтому я хочу, чтобы вы понимали, что проблема придворной литературы у нас стояла уже тогда.

Дальше идет его визит к Сергию Радонежскому. Пересвет и Ослябя, которые здесь и упоминаются, монахи, которые были «известными в сражениях ратниками, не одно нападение встретили… И дал он им вместо оружия тленного нетленное – крест Христов, нашитый на схиму, и велел вместо шеломов злаченых возлагать на себя». Оцените образ «крест вместо шлема» и задумайтесь о мере художественности.

Идет прощание с женой, она плачет, боярыни плачут, жены воеводские плачут, жены слуг плачут, и я тоже плачу, потому что вот эти слезы при прощании – это единственное чувство женщины, на которое она будет иметь право во всей остальной древнерусской литературе аж до семнадцатого века. И вы тоже прослезитесь. «Князь же великий, еле удерживаясь от слез, не стал плакать при народе, в сердце же своем сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: “Жена, если Бог за нас, то кто против нас!” Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает», – где-то я это уже читала. «Тогда ведь как соколы сорвались с золотых колодок из каменного града Москвы, и взлетели под синие небеса, и возгремели своими золотыми колокольцами, захотели ударить на большие стада лебединые и гусиные; то, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а наехать захотели на великую силу татарскую». Вот вам, пожалуйста, сначала цитата из «Слова о полку Игореве» через «Задонщину» и дальше – единственный образ из «Задонщины».