Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям

Как – перейдем наконец к литературе – терпимость и даже вежливое равнодушие по отношению к чужому (а нередко – и чуждому) эстетическому опыту, иным, чем собственная, идеологическим и художественным стратегиям приемлемее и баррикадного мышления, и гражданской войны в родной словесности. Высокий уровень агрессивности, отличающий сегодня и деятелей постмодернистской культуры, и представителей художественного консерватизма, объясняется, надо думать, неизжитой эйфорией от недавно приобретенной свободы слова и инстинктивной боязнью ее потерять, с одной стороны, а с другой – столь же неизжитой верой в возможность достижения безраздельной эстетической гегемонии за счет тотального подавления и, в идеале, устранения из литературного пространства всех иных художественных инициатив и практик. Остается надеяться на врачующую (цивилизующую) роль времени и на то, что у нас взамен претензий враждующих между собой направлений и литераторов на эстетическое самодержавие наконец-то утвердится – аналогом западной политкорректности – взгляд на российскую словесность как на мультилитературу, то есть как на многоцветно пестрый конгломерат разнозначимых, но в равной степени имеющих право на существование литератур.

См. БАРРИКАДНОЕ МЫШЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ВОЙНЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; КОНВЕНЦИАЛЬНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; МУЛЬТИЛИТЕРАТУРА; РАДИКАЛИЗМ; ТОЛЕРАНТНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; СКАНДАЛЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; ЦЕНЗУРА

ПОРНОГРАФИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ

от греч. pornos – развратник.

Наиточнейшее, хотя, вероятно, и не слишком научное определение этому понятию дал Иосиф Бродский, заметив, что «порнография – это неодушевленный предмет, вызывающий эрекцию». И действительно, единственной специфической задачей порнографического искусства является стимуляция полового чувства либо тонизирующих воспоминаний об этом чувстве. Таким образом, анонимная фраза: «Эротика – это когда нравится, а порнография – когда хочется», – несет в себе ничуть не меньше смысла, чем бесчисленные попытки отечественных и зарубежных правоведов провести грань между этими понятиями, очертив состав деяния, которое во многих странах до сих пор интерпретируется как уголовно наказуемое.

Другой вопрос, что разных людей возбуждает очень уж разное. И как есть люди, готовые заняться мастурбацией при взгляде на картины Веласкеса или при знакомстве со сценой «падения» Анны Карениной в толстовском романе, так есть и те, чья ученость нейтрализует соблазн, даже если он исходит от самого «жесткого» порнофильма. Именно такие представители квалифицированного культурного меньшинства полагают, что «произведение искусства не может быть признано порнографией ни при каких обстоятельствах. Иное отношение к этому вопросу – острый симптом культурной невменяемости в особо тяжелой форме» (Макс Фрай).

Это во-первых. А во-вторых, степень восприимчивости к порнографической атаке зависит не только (и часто не столько) от индивидуального опыта и индивидуальной предрасположенности потребителя, сколько от ситуации, в которой он находится, и от норм, какие предписывает ему общество на том или ином этапе своей эволюции. Понятно, что тактика поведения психически здорового человека на нудистском пляже не может не отличаться от императива из анекдота, который так любит повторять президент Владимир Путин: «Мужчина должен всегда пытаться, а женщина всегда сопротивляться». Понятно и то, что цивилизационные нормы современной Европы отличны от обычаев Китая или Ирана, где за изготовление и распространение порнографии до сих пор карают смертной казнью, и что многое, понимаемое нами нынче как всего лишь пикантное и фривольное, было в глазах наших предков (предположим, современников Пушкина) грубо непристойным и сугубо запретным.