Русская литература Серебряного века. Поэтика символизма: учебное пособие

В самом названии «симфонии», то и дело подновляемом в читательской памяти благодаря сквозному прохождению «метельной» темы, уже задана и мотивирована характерная для сюжетного развития произведения смысловая сумятица (и даже сумбур), недоговоренность, отрывистость, возвраты и перемешивание сюжетных линий (вернее, обрывков линий). Строго говоря, это, конечно, не мотивировка, а ее замена риторическим «кивком» (что вполне в духе А. Белого): мол, какие могут быть претензии к нагромождению деталей, отсутствию функционально проявляющихся композиции и плана, противоречивости, стилистической пестроте, невнятице переходов из серьезного плана в иронический и обратно – ведь так и должно быть, если повествование представляет собой «Кубок метелей», то есть «круговерть»! Потому туманность, неясность проходящей через произведение сюжетной линии – истории Адама Петровича и его любовного романа с женой инженера Светлова, закончившегося дуэлью, – эта неясность, невнятность как бы запрограммирована.

«Технически» отмечаемая нами неясность намеренно усилена тем, что собственно сюжетная основа «Симфонии» вся расслоена на отрывочные фрагменты, которые перемежаются новыми и новыми всплесками «метельной» темы, вписаны в сложные метафорические конструкции. Линии сюжета тем самым теряются, пропадают, снова возобновляются – вообще размываются в смысловом отношении, так что нередко однозначное понимание этих линий (несмотря на то что перед нами словесный, а не музыкальный текст) недостижимо (к чему и стремится в своей «музыкальной» устремленности автор).

Так, например, на дуэли Адам Петрович ранен. Его страдания изображаются именно указанным образом (это мотивировано болезненным состоянием и бредом тяжело раненного, сознание которого находится в состоянии сумятицы и сумбура). Далее имя Адама Петровича исчезает со страниц «симфоний», хотя он и был до того ее главным героем, и из нарочито туманного, пронизанного тропами и фигурами описания неких похорон возникает впечатление, что умер именно этот герой «симфонии» (вернее, если можно так выразиться, герой ее сюжетного пласта – поскольку содержание симфонии этим пластом заведомо не ограничивается). После описания похорон становится ясно, что раздел «Предвидения», данный в начале «симфонии», свое название носил никак не случайно, а с «далеким прицелом». Точно так же глухие, вскользь оброненные детали: «Чей-то разорванный саван шушукнул под окнами, кто-то кого-то куда-то звал», «Жалкий дубовый гроб выплывал из метельных гребней: чьи-то похороны тащились куда-то» – оказываются не чем иным, как первым прохождением той трагической темы (гибель героя), которая в полную силу зазвучит после дуэли. (И прохождение это дано именно в сценах светской жизни страдающих от окружающей пошлости Адама Петровича и Светловой.)

Во вводной заметке «Вместо предисловия» сам А. Белый пишет, что «старался выводить конструкцию фраз и образов так, чтобы форма и образ были предопределены тематическим развитием и, поскольку это возможно, подчинять образ механическому развитию темы» (С. 253). Нельзя не согласиться, что усилия автора в подобных направлениях дали зримые результаты. Иными словами, говорить по этому прводу об определенном взаимопроникновении поэтического и музыкального начал основания есть. Так, даже человеческие образы в «Кубке метелей» уподоблены тому, что представляется автору аналогом музыкальной темы. Например, образ главного героя Адама Петровича (alter ego автора по автобиографическим признаниям А. Белого) лишен черт характерности даже в большей степени, чем отчасти аналогичный образ Сергея Мусатова из «Московской симфонии» («2-й, драматической»). Черт характерности недостает и Светловой – прообраз из реальной жизни – Л.Д. Блок[270]. С другой стороны, отказ от лепки литературных характеров во имя «музыкальности» в значительной мере упрощал и облегчал творческую работу Белого в художественно-литературном плане (и служил удобной мотивировкой этого упрощения). Как бы то ни было, образы героев в этой «симфонии» выстроены так, что действительно уподоблены «персонажам» в том смысле, в котором В. Назайкинский говорит о музыкальных темах.

Музыкальное начало объективно дает себя знать в «Кубке метелей» и в иных аспектах. С обычной для «симфонии» Белого неоднозначностью здесь намекается на воскресение Адама Петровича, причем воскресший обретает божественную силу и побеждает эсхатологического змея, хорошо знакомого читателю Белого по третьей «симфонии» «Возврат». А до этого тема, связанная со змеем, уже глухо, вскользь проходила в «Кубке метелей» (ср., напр.: «Гремучая змея, прошелестев рясой, уползла из кельи игуменьи»; «Точно гремучая змея, свистело епископское лицо...» – С. 389), – это обычный прием «симфонии» Белого, тоже имеющий аналоги в способах тематического развития в музыке.