Русская литература: страсть и власть

Но самое главное, универсальный рецепт бестселлера, – с интересом читается то, что с интересом пишется. С наслаждением читается то, что доставляло наслаждение писателю. Никакого другого ответа, кроме этой эмпатии, передающегося наслаждения читателю, на самом деле нет. Даже самый скучный текст, с наслаждением написанный, читается великолепно.

У Пушкина наслаждение чувствуется везде.

«Пиковая дама» с наслаждением написана и с наслаждением читается потому, что он любил игру, это его сфера. А любил он игру потому, что у нее своя воля. И это главная пушкинская мысль: судьба благоволит к тому, кто не ищет благоволения судьбы. Судьба благоволит к тому, кто легко относится к миру. Легко и учтиво.

Вот видите, какие далеко идущие выводы можно сделать из «Пиковой дамы». И если вас дома спросят: «О чем шла речь?» – вы скажете, что она, разумеется, шла о необходимости морального поведения. Прежде всего.

«Капитанская дочка»

«Капитанская дочка» (1836) вообще роман загадочный, имеющий множество разноречивых откликов и трактовок. Одни считают его лучшим, другие – худшим произведением Пушкина. Понимают его единицы. Потому что для правильного его понимания нужно хорошо представлять себе исторический контекст, в котором эта вещь написана, а именно примерно 1835–1836 годы, общественную атмосферу, пушкинское состояние и круг проблем, который его занимает.

Разберемся сначала с двумя вещами. Первая довольно очевидна. Вы можете любить или не любить «Капитанскую дочку», но одного у нее нельзя отнять: она написана так, что от нее (повторюсь) нельзя оторваться.

В чем особенности пушкинской прозы?

Описаний ноль. Пушкин говорил: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы». «Капитанская дочка» написана коротко, емко, быстро, диалог стремителен, сюжет развивается мгновенно, и в сюжете все события сильные, вкусные: влюбленность, буря, дуэль…

История публикации почти детективная. Пушкин опубликовал ее в четвертой книжке журнала «Современник», в последнем номере 1836 года («Современник» был ежеквартальник). Напечатал без своего имени, выдав за записки покойного Петра Гринева и снабдив послесловием издателя. Гоголь, которому нельзя отказать в стилистическом чутье, сказал: «Если бы все тут же не подумали на Пушкина, ее вполне можно было бы принять за записки человека середины восемнадцатого века». Стиль, тон – все поймано замечательно.

Прочитавший тогда же эту вещь Александр Тургенев писал, что она непереводима ни на один язык, потому что удивительная манера пушкинского рассказа – насмешливая и при этом точная и сухая – по-французски будет выглядеть искусственно. И Барант, французский посланник, брался «Капитанскую дочку» переводить, но руки у него опустились. Действительно, «Капитанская дочка» на других языках теряет что-то неуловимое. Поэтому, скажем, Джойс (автор «Улисса» и главный прозаик двадцатого столетия) говорил: «В этой повести ни грамма интеллекта. Недурно для своего времени, но в наше время люди куда сложнее. Не могу понять, как можно увлекаться столь примитивной продукцией – сказками, которые могли забавлять кого-то в детстве, о бойцах, злодеях, доблестных героях и конях, скачущих по степям с припрятанной в уголке прекрасной девицей лет семнадцати от роду, которая только и ждет, что ее спасут в подходящий момент».

Но дело в том, что в «Капитанской дочке» есть второй, очень важный символический слой. Когда-то Михаил Осипович Гершензон (вероятно, лучший исследователь Пушкина в России двадцатого века; рекомендую вам его книгу «Мудрость Пушкина», 1919) заметил очень важный пушкинский инвариант, пушкинский постоянный мотив: сюжет обычно пересказывается с помощью картинок на стене, и это важная подсказка. Например, в «Станционном смотрителе» вся история рассказана сначала через картинки, «украшавшие его смиренную, но опрятную обитель», – картинки из жизни блудного сына.

А вот теперь вспомним, что висит на стене в доме комендантши и коменданта.

Я вошел в чистенькую комнатку, убранную по-старинному. В углу стоял шкаф с посудой; на стене висел диплом офицерский за стеклом и в рамке; около него красовались лубочные картинки, представляющие взятие Кистрина и Очакова, также выбор невесты и погребение кота.