Русская литература XIX века. 1801-1850: учебное пособие

…Онегин входит,
Идёт меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».

Онегин ездит в театр, потому что это входит в набор тех действий и поступков, которые отличают светского человека: он должен бывать в театре, и он туда едет. Им руководят отнюдь не эстетические потребности. Недаром Пушкин снабжает процитированную строфу специальным примечанием: «…Балеты г. Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной…» Но Онегин равнодушен к красоте. Это подтверждается и позднее:

Деревня, где скучал Евгений,
Была прелестный уголок;
Там друг невинных наслаждений
Благословить бы небо мог.
Что же Онегин?
Два дня ему казались новы
Уединённые поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон…

Как не мог Евгений воспринять и оценить красоты театрального искусства, точно так же не в состоянии он почувствовать очарования русского пейзажа. Такова расплата за бездумное, пустое, светское времяпрепровождение, за эгоизм и равнодушие. Для Пушкина эстетическая глухота в человеке – существенный изъян, важный показатель.

Образ жизни молодого Онегина многие дворяне вели до старости: полнейшее безразличие ко всему, кроме личных материальных благ, карьеры, орденов, поместий. Но герою романа Пушкина был уготован другой путь:

Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину

,Короче: русская хандра
Им овладела понемногу,
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.

Не стоит спешить с оценкой происшедшего с Онегиным. Томная разочарованность, жалобы на скуку, на однообразие жизни тоже входили своеобразным компонентом в тот облик светского молодого человека, какой был моден в Петербурге в то время.

Однако несколько месяцев, проведенных в деревне, показывают, что состояние Онегина на этот раз не вызвано желанием выглядеть, как все, не отстать от моды. Оно оказалось глубоким и стойким. Что же произошло?

Видимо, в какой-то мере Евгений почувствовал, что жить так, как жил он, – недостойно человека. Может быть, это случилось под влиянием друзей? Ведь среди них находился Каверин, приятель самого Пушкина. Может быть, под влиянием чтения? Поэт не называет книг в интерьере кабинета «философа в осьмнадцать лет». Другие вещи занимали тогда его внимание:

Янтарь на трубках Цареграда,
Фарфор и бронза на столе,
И, чувств изнеженных отрада,
Духи в гранёном хрустале;
Гребёнки, пилочки стальные,
Прямые ножницы, кривые
И щётки тридцати родов
И для ногтей и для зубов.

Позже, правда, книги появились:

Томясь душевной пустотой,
Уселся он – с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;

………………………………..

Как женщин, он оставил книги,

И полку, с пыльной их семьей,
Задёрнул траурной тафтой.

Тафта, однако, оказалась задернутой не навсегда. Когда Онегин после дуэли покинул деревню, его кабинет посетила Татьяна. Она с интересом прочитала его книги: «Хранили многие страницы // Отметку резкую ногтей».