Русская литература XIX века. 1801-1850: учебное пособие

О параллелях в «Божественной комедии» и в «Мёртвых душах» сказано уже немало. Ограничимся только созвучиями имен. «Мёртвые души» были написаны в основном в Италии, что могло быть дополнительным стимулом использования итальянской ауры. Фамилия «Чичиков», например, явно созвучна итальянскому «чичероне» – проводник, провожающий. Чичиков, действительно, сопровождает читателя в путешествии по окрестностям города. Созвучны имена Манилова и Миноса, одного из персонажей дантовского ада. Но здесь, как и в последующих случаях, дело уже не только в созвучиях: Собакевича и Цербера, Плюшкина и Плутоса, Ноздрева и Ардженти, Коробочки и Катона. Обитатели ада у Данте как бы предрекают возможную судьбу гоголевских персонажей.

Оригинальна трактовка «Повести о капитане Копейкине», где изображено лицемерие и бездушие высокопоставленных петербургских чиновников. Это тем более интересно, что Гоголь очень дорожил этой повестью, и, когда возникли трудности с прохождением её через цензуру, он писал своему нежинскому приятелю Н.Я. Прокоповичу: «Выбросили у меня целый эпизод Копейкина, для меня очень нужный, более даже, нежели думают они… Без Копейкина я не могу и подумать выпустить рукописи… Скажи, что я молю отстаивать во что бы то ни было».

Здесь важно вспомнить убеждение Белинского: «“Мёртвые души” не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих; читая их во второй раз, точно читаешь новое никогда не виданное произведение. “Мертвые души” требуют изучения».

Как известно, Гоголь предполагал, что из всех персонажей первого тома перейдут во второй, т. е. встанут на путь духовного возрождения, только два лица – Чичиков и Плюшкин.

При внимательном чтении обнаруживается, что на всем протяжении разговора о Чичикове писателем расставлены некие незаметные вехи, позволяющие надеяться, что судьба его не безнадёжна. Его имя ассоциируется с библейской историей о Павле и Савле. Павел Иванович не чужд чувства прекрасного. На него производит большое впечатление красота губернаторской дочки. Его сокровенные мечты о будущем доме полны идиллических представлений о порядке и благоденствии. Он следит за чистотой своего тела и аккуратностью одежды.

Известное недоумение вызывает вторая фигура. Кажется, что нет предела низости и скупости Плюшкина – этой «прорехи на человечестве»: «и до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек! мог так измениться!»

О каком возрождении, казалось бы, может идти здесь речь?! Но внимательное, медленное чтение позволяет разглядеть в Плюшкине те черты, которые оставляют надежду. О нём, как и о Чичикове, сообщаются некоторые биографические сведения: о его жизненном пути, о судьбе детей. На территории усадьбы Плюшкина расположены две церкви, чего не замечено было у других торговцев мёртвыми душами. После великолепного описания запущенного сада Плюшкина следует многозначительная сентенция автора: «…по нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжёлые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности». Гоголь надеется: всё в воле Божией, и даже такая катастрофа, какая произошла с Плюшкиным, не исключает возможности духовного восстановления.

В письме к Языкову Гоголь писал: «О, если бы ты мог сказать ему (русскому человеку) то, что должен сказать мой Плюшкин, если доберусь до третьего тома “Мёртвых душ”»!

«Мёртвые души» – одна из вершин русской литературы. Своему положению в искусстве поэма обязана в первую очередь редкому изобразительному дару писателя, его языку. «Гоголь не пишет, а рисует, его изображения дышат живыми красками действительности. Видишь и слышишь их. Каждое слово, каждая фраза резко, определённо, рельефно выражает у него мысль и тщетно хотели бы вы придумать другое слово или другую фразу для выражения этой мысли», – считал Белинский. Достоевский свидетельствовал, что вся молодежь пошла говорить гоголевским языком. Нужно ли упоминать, как русское общество ожидало второй том – и те, кто видел в первом томе великое создание, и те, кто считал его клеветой на Россию.