Особенно пагубное воздействие эта философия оказала на культуру человеческих чувств. Любовь превратилась у светской молодежи в «науку страсти нежной», в ритуал, движущей пружиной которого стало бездуховное в своей «естественности» чувственное наслаждение. От любви в высоком, христианском смысле тут не осталось почти ничего. Светская девушка воспринималась как объект обольщения, целью которого являлся сексуальный соблазн. Ради достижения этой цели в ход пускались не глубокие сердечные чувства, а искусная и холодная их имитация:
Процесс духовного опустошения светского молодого человека представлен Пушкиным в описании одного дня из жизни Онегина. Личности героя здесь нет: её вытесняет механический, изо дня в день повторяющийся ритуал. Образ «недремлющего брегета», с ритмической неумолимостью и однообразием отстукивающего время, приобретает почти символическое звучание. Оно усиливается «говорящими» рифмами: «брегет» – «обед» – «котлет» – «балет» – «свет» – «кабинет». Как замечает В. С. Непомнящий, «всё то поэтическое пространство, которое бы могла занимать личность, занимают вещи и отдельные элементы жизни, целостность подменяется множественностью, внутреннее внешним, духовное материальным. Герой и его мир предельно опредмечены и овеществлены, свободного пространства не остаётся»[32]
.В центре нарочито растянутого описания – предметы потребления, расставленные на двух столах – обеденном и туалетном. Все эти предметы – иностранные, многим из них нет аналогий в русском языке. Отсюда – поток варваризмов, которые врываются в текст не только в русской, но и в латинской транскрипции.
За материальными безделушками, которыми Запад наводняет Россию за «лес и сало» (драгоценное натуральное сырьё!), веет меркантильный дух культуры тогдашней Европы. Пушкину этот дух враждебен своим потребительским отношением к жизни, лишённым бескорыстия и духовной созерцательности, свойственной высокой поэзии: «Ничего не могло быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал своё имя», – сказал Пушкин. А потому и его герой, находящийся в плену у заёмных вещей и «заморских» понятий, глух к искусству:
Антипоэтичность Онегина особенно ярко проявляется в эпизоде посещения театра. И неслучайно, что именно здесь автор решительно меняет повествовательную интонацию на лирическую. Из томительного плена южной ссылки Пушкин переносится в своё, а не в «онегинское» восприятие театра. И воспоминание о свежем, юношеском упоении искусством скрашивает его существование. Поведение в театре Онегина являет разительный контраст. Вот Пушкин восхищается Истоминой, славит русской Терпсихоры «душой исполненный полёт». А Онегин
Таким образом, в первой главе романа ведётся спор или диалог двух времён. Одно время в нём – настоящее, в котором пребывает автор, другое – прошедшее, в котором автор встречается с Онегиным и сближается с ним. Двум этим временам соответствуют два сюжета: настоящему – сюжет авторский, поэтический; прошлому – сюжет повествовательный. Два эти сюжета движутся в противоположном направлении. В повествовательном сюжете автор сходится с героем, сближается и даже дружит с ним. В поэтическом сюжете, напротив, автор поднимается над героем и оттеняет «разность» между Онегиным и собой. В результате происходит характерная именно для реалистического романа
Усиленное внимание автора к образу жизни Онегина связано с его стремлением показать типический характер человека своего времени в типических обстоятельствах, оказавших на этот характер решительное влияние. Поэтому на первых порах Пушкина интересует не столько неповторимая онегинская индивидуальность (личность героя), сколько стихия «онегинского» в нём, являющаяся порождением определенной среды – воспитания, образа жизни человека светского общества.