Объективируя, отделяя от себя характер Ленского, Пушкин реже прибегает к описанию внешних обстоятельств жизни героя, как это было с Онегиным. Он чаще изображает душевный мир Ленского, создавая реалистический образ его романтического миросозерцания. Стихи Ленского автор пронизывает изнутри добрым юмором или лёгкой иронией: «Паду ли я стрелой пронзённый»; «А я, быть может, я гробницы / Сойду в таинственную сень»; «Придёшь ли, дева красоты, / Слезу пролить над ранней урной» и т. п. Возникает независимый от автора живой образ романтического поэта. Умелой рукою реалиста Пушкин типизирует романтический стиль с его вычурными перифразами, с его пристрастием к архаическим деталям: романтическая стрела вместо прозаической пули, «дева красоты», «ранняя урна», усложнённая синтаксическая инверсия.
Создавая реалистический характер поэта-романтика, Пушкин стилизует лирику Жуковского с присущей ей силой и слабостью. Но порой в авторской обрисовке Ленского встречается образность, характерная для гражданского романтизма декабристов и юного Пушкина:
Исследователь реализма Пушкина Г. А. Гуковский говорил, что «Ленский совмещает в себе признаки обоих течений русского романтизма пушкинского времени – и психологического, “идеального” романтизма Жуковского и его школы, и гражданского романтизма декабристского типа. Объясняется это, конечно, тем, что суть образа Ленского – вообще “романтизм” как единый принцип культуры»[33]
.К этому можно ещё добавить, что романтизм Ленского – вообще романтизм как универсальная и вечная примета юношеского мироощущения. Пушкин создаёт образ юного, поэтически одарённого молодого человека, ещё не нашедшего себя, но обладающего богатыми потенциальными возможностями.
С этой точки зрения и весь роман Пушкина напоминает собой ещё не распустившуюся, не лопнувшую почку, заключающую в себе будущий цвет и плод русской жизни, все листочки и лепестки которой с присущей им жизненной энергией ещё не развернулись, но уже готовы к раскрытию.
Именно туда, в заманчивое, многообещающее, но и таинственное будущее устремлена у Пушкина «даль свободного романа». В сердцевине этой почки ещё не состоявшаяся, но уже созревающая любовь Онегина и Татьяны, символизирующая далеко разошедшиеся в послепетровский период, но теперь устремившиеся к соединению корневые силы и стихии русской жизни: «кипящая в действии пустом» интеллектуальная вершина русского общества и остающаяся верной преданиям и святыням тысячелетней России провинциальная глубина.
Онегин и Татьяна
Отношения Онегина и Татьяны строятся по принципу антитезы. Но в основе её заключена потенциальная общность. Как два противоположно заряженных полюса магнита, Онегин и Татьяна тянутся друг к другу. В характере Татьяны заключены положительные ценности национальной жизни, которые так нужны Онегину и от которых он так далёк. В то же время и Онегин, и Татьяна переросли духовно ту среду, которая их окружает. Ведь и Татьяна чувствует себя чужой в своей патриархально-дворянской среде:
сетует она в любовном письме к Онегину. Но, в отличие от Онегина, Татьяна растёт в иной обстановке, в других условиях. Главное преимущество её перед «нерусским» Онегиным и «полурусским» Ленским в том, что, по определению Пушкина, Татьяна – «русская душою». И автор объясняет в романе, почему она такая. В противоположность Онегину, Татьяна выросла в «глуши забытого селенья», в близости с народом, в атмосфере сказок, песен, гаданий, поверий и «преданий простонародной старины». Картины детства, отрочества и юности Татьяны перекликаются с жизнью Онегина по принципу антитезы: они во всём противоположны.
У Евгения – иностранцы-гувернеры, у Татьяны – добрая няня, простая русская крестьянка, за которой легко угадать няню самого Пушкина – Арину Родионовну. У Онегина – «наука страсти нежной», у Татьяны – нищелюбие, помощь бедным и смиренная молитва, которая «услаждает тоску волнуемой души». У Онегина – суетная юность, напоминающая изо дня в день повторяющийся обряд – «одних обедов длинный ряд». У Татьяны – уединение, сосредоточенность молчаливо зреющей души.
Рассказывая о детстве Татьяны, Пушкин неспроста вводит в роман мотивы житийной литературы. Детство всех православных праведниц сопровождалось уединённой сосредоточенностью, отчуждением от забав, от детских игр. Татьяна «в горелки не играла», «ей скучен был и звонкий смех, и шум их ветреных утех»: