Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 1

В чём же видит спасение герой Карамзина, в чём источник его оптимизма? «…Подобно мореплавателю, который в гибельный час кораблекрушения – в час, когда все стихии угрожают ему смертию, – не теряет надежды, сражается с волнами и хватает рукою за плывущую доску», Филалет обращается к вере: «Пусть докажут мне наперёд, что Бог не существует, что Провидение есть одно слово без значения, что мы – дети случая, сцепление атомов и более ничего! Но где же тот безумный изверг, который захотел бы уверить меня в сих страшных нелепостях? Я взгляну на сапфирное небо, на цветущую землю, положу руку на сердце и скажу атеисту: “Ты безумец!” <…> Бог вложил чувство в наше сердце, Бог вселил в мою и в твою душу ненависть к злобе, любовь к добродетели – сей Бог, конечно, обратит всё к цели общего блага».

В словах Филалета – русский ответ на то смятение умов, на тот мировоззренческий кризис, который переживал европейский мир на рубеже XVIII–XIX веков. Этот кризис породил в литературе новое художественное явление, получившее название романтизм. Романтизм стал кульминацией, вершиной антипросветительского движения, зарождавшегося уже в XVIII веке в качестве сентиментализма (или предромантизма), но прокатившегося мощной волной по всем европейским странам в первой половине века девятнадцатого. Его причиной явилась глубочайшая неудовлетворённость результатами Великой французской революции. «Установленные “победой разума” общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей», – отмечал Ф. Энгельс.

Крах веры в разум привёл европейское человечество к «космическому пессимизму», безнадежности и отчаянию, сомнению в ценности современной цивилизации. Отталкиваясь от несовершенного земного миропорядка, романтики обратились к идеалам вечным и безусловным. Возник глубокий разлад между этими идеалами и действительностью, который привел к романтическому двоемирию. Романтики потянулись к далёкому от цивилизации природному миру, экзотическим странам, отечественной истории и фольклору, европейскому средневековью – ко всему, что не напоминало современную жизнь.

В противовес отвлечённому разуму просветителей XVIII века, предпочитавшему извлекать из всего «общее», «типическое», романтики провозгласили идею суверенности и самоценности каждой отдельной личности с богатством её духовных запросов, глубиною её внутреннего мира. Главное внимание они сосредоточили не на обстоятельствах, окружавших человека, а на его переживаниях и чувствах. Романтики открыли своим читателям неведомую до них сложность и богатство человеческой души, её противоречивость и неисчерпаемость. Они питали пристрастие к изображению сильных и ярких чувств, пламенных страстей или, напротив, тайных движений человеческой души с её интуицией и подсознательными глубинами.

В России романтические веяния тоже возникли под влиянием событий французской революции, но окрепли в результате подъёма национального самосознания в ходе Отечественной войны 1812 года. Наступившая после победоносной войны реакция, отказ правительства Александра I от либеральных обещаний начала его царствования привели общество к глубокому разочарованию, которое ещё более обострилось после краха декабристского движения. Таковы исторические предпосылки русского романтизма, которому были свойственны общие черты, сближавшие его с романтизмом западноевропейским. Русским романтикам тоже присуще обострённое чувство личности, устремлённость к «внутреннему миру души человека, сокровенной жизни его сердца» (В. Г. Белинский), повышенная субъективность и эмоциональность авторского стиля, интерес к отечественной истории и национальному характеру.

Вместе с тем русский романтизм имел свои национальные особенности. Прежде всего, в отличие от романтизма западноевропейского, он сохранил исторический оптимизм, веру в прогресс и надежду на возможность преодоления противоречий между идеалом и действительностью. В романтизме Байрона, например, русских поэтов привлекал пафос свободолюбия, бунт против несовершенного миропорядка, но им оставались чужды байронический скептицизм, «космический пессимизм», настроения «мировой скорби». Русские романтики не приняли также культ самодовольной, гордой и эгоистически настроенной человеческой личности, противопоставив ему идеальный образ гражданина-патриота или гуманного человека, наделённого чувством христианской любви и сострадания. Романтический индивидуализм западноевропейского героя не нашёл на русской почве поддержки, но встретил суровое осуждение.