Русская Литература XIX века. Курс лекций для бакалавриата теологии. Том 2

«Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести её? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за освобождение родины или был знаменитым учёным, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь её в другую такую же или ещё более будничную. И как бы долго продолжалось наше счастье? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти или просто если бы мы разлюбили друг друга?

И она, по-видимому, рассуждала подобным же образом. Она думала о муже, о детях, о своей матери, которая любила её мужа, как сына. Если б она отдалась своему чувству, то пришлось бы лгать или говорить правду, а в её положении то и другое было бы одинаково страшно и неудобно. И её мучил вопрос: принесёт ли мне счастье её любовь, не осложнит ли она моей жизни, и без того тяжёлой, полной всяких несчастий?»

Так и получается, что в мире усечённого существования нет места «великому таинству» любви, потому что «когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».

Люди в «маленькой трилогии» многое понимают. Они осознали безысходный тупик «футлярной» жизни. Но инерция держит в плену их души, за праведными словами не приходит черёд праведным делам: жизнь никак не меняется, оставаясь «не запрещённой циркулярно, но и не разрешённой вполне». Показывая исчерпанность и несостоятельность старых устоев жизни, Чехов не скрывает и трудностей, которые подстерегают Россию на пути её духовного раскрепощения.

От Старцева к Ионычу

Страшное зло омертвения человеческих душ обнажается Чеховым в рассказе «Ионыч». Семья Туркиных, слывущая в городе С. «самой образованной и талантливой», олицетворяет мир, потерявший красные кровяные шарики, уже обречённый на бесконечное повторение одного и того же, как заигранная граммофонная пластинка. Отец семейства «всё время говорил на своём необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю». Призрачная имитация юмора, мёртвый скелет его… Мать, Вера Иосифовна, сочиняющая бездарные опусы о том, чего не бывает в жизни. Дочь, Катерина («Котик»!), упорно играющая на рояле, как бы вколачивая клавиши внутрь инструмента… Изредка залетает в этот фальшивый мир отголосок жизни живой, истинной. Запоёт в саду соловей, но его песню тут же перебьёт стук ножей на кухне. Донесётся порой «Лучинушка» из городского сада и напомнит о том, чего нет в этой семье, нет в романах Веры Иосифовны, но что бывает в жизни, что составляет её подлинную суть.

Не свободен от призрачного существования и молодой гость в семье Туркиных доктор Дмитрий Ионович Старцев. «Прекрасно! превосходно!» – восклицают гости, когда Котик заканчивает греметь, грубо имитируя музыку. «Прекрасно! – скажет и Старцев, поддаваясь общему увлечению. – Вы где учились музыке?.. В консерватории?» Увы, и для Старцева всё происходящее в доме Туркиных кажется «весельем», «сердечной простотой», «культурой». «“Недурственно”, – вспомнил он, засыпая, и засмеялся».

Вялой имитацией живого, молодого чувства становится любовь Старцева к Екатерине Ивановне. Беспомощные порывы её всё время наталкиваются на внешнее и внутреннее сопротивление. Героиня глуха к душе Старцева. «“Что вам угодно?” – спросила Екатерина Ивановна сухо, деловым тоном». Но и Старцев глух к ней, когда видит в избраннице «что-то необыкновенно милое, трогательное своей простотой и наивной грацией».

И вялое чувство, возникающее между молодыми людьми, сопровождается приближением осени. Мотив увядания тут не случаен. Ведь и в самом Старцеве что-то жёсткое, косное и тупое тянет вниз, к обывательскому покою, не даёт взлететь на крыльях любви. Мгновение душевного подъёма, пережитое лунной ночью на кладбище у памятника Деметти, сменяется чувством страшной усталости: «Ох, не надо бы полнеть!» Тревоги первого признания сопровождаются раздумьями иного свойства: «А приданого они дадут, должно быть, немало».

Ни любви, ни искусства в истинном смысле в рассказе нет, но зато в избытке имитация того и другого. Старцев, только что получивший отказ, выходит на улицу, лениво потягивается и говорит: «Сколько хлопот, однако!»