Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Это поведение и добило переводчицу окончательно. В миг, когда совершалась стремительная и беспощадная атака Дювалье, она поняла, что пришла вовсе не на «бизнес-свидание». Скорее всего, мелькнуло в ее голове, это криминальная разборка. И еще очень вероятно, что когда француз покончит со своим оппонентом, он захочет устранить единственную свидетельницу этого происшествия.

Страх, неожиданное осознание, желание спасти свою жизнь придали переводчице сил. Истошно завизжав в надежде, что на крик высунется кто-то из соседей, она размахнулась своей сумочкой и ударила француза по голове. А когда тот покачнулся, продолжила бить еще и еще, не переставая кричать так, что в подъезде стали резонировать стекла.

В сумочке, помимо прочих дамских вещей, находился словарь Лонгфелло, 800 страниц. Переводчица всегда брала его с собой на всякий случай – если вдруг, неожиданно, она не найдется, что ответить, не поймет, что сказал клиент или испытает какой-нибудь другой языковой форс-мажор, она извинится и попросится на секундочку выйти – по своим дамским делам, и, выйдя, найдет в словаре нужное слово.

Так или иначе, но сейчас 800 страниц Лонгфелло придавали соприкосновению женской сумочки с головой Дювалье неожиданную мощь. От ударов у француза даже на миг помутилось в голове, и он заорал: «Да, чего ты ко мне прицепилась, сучка?» – разумеется, на чистом французском – и дальше реагировал на автомате.

На очередном взмахе сумочки он выставил руку, блокируя ее движение к своей голове, а другой, свободной, рукой нанес короткий крюк снизу прямо в челюсть переводчицы.

Это были чистые рефлексы, убеждал себя потом Дювалье. На тебя нападают, а ты защищаешь свою жизнь – все, как их учили в спортзале. Прямо как по учебнику. Ничего личного…

Переводчица рухнула на замызганный кафель как подкошенная. Секундой позже туда же приземлилась ее сумочка со злополучным словарем. Дювалье стоял, широко расставив ноги, тяжело дышал, смотрел на распростертое перед собой тело и пытался переварить происшедшее.

– Зачем… – из-за спины донесся до него тонкий голос блоггера. – Зачем ты вырубил Лагерфельда?

– Я и тебя сейчас вырублю, если ты не заткнешься! – заорал Дювалье, даже не задумавшись о том, что сам, без переводчика, понимает русские слова.

Гораздо более его заботили другие мысли. Что делать с переводчицей, распластавшейся у его ног? И о каком таком Лагерфельде, черт возьми, толкует этот русский парень?

Москва, Хитровка, съемная квартира

Вдвоем с незнакомцем они за ноги втащили бездыханное тело Карла Лагерфельда в квартиру. Француз отдавал приказы – «Возьми его левую ногу! Тяни! Закрывай дверь!» – а Федор Глухов повиновался им послушно и молча.

Все дело было в испытанном им шоке: только что Федор нежился в своей кровати, надеясь, что вчерашние наркотические кошмары отступили, но вот звенит дверной звонок, и все они тут как тут – выстроились перед дверью, чтобы пугать Федора Глухова вновь и вновь.

Тело Лагерфельда оказывается неожиданно тяжелым, хотя и выглядит сухим и поджарым. А еще Федор доподлинно знает: дизайнер сидит на жесткой диете, разрешающей только воду, бобы и пророщенную пшеницу. Если спросить у Федора Глухова, откуда у него в голове появились эти знания – насчет Лагерфельда и его диеты – он вряд ли ответит. Он просто знает это и все, и единственным ответом мог бы быть тот, что все эти знания… Ох, мама, кажется, бред начинается опять… Что все эти знания ПОДСКАЗАЛА ЕМУ ВСЕЛЕННАЯ… «Черт. Черт. Черт, – Федор ругается и молится одновременно. – Пожалуйста, пусть эта психоделическая чушь выветрится из головы. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Тем временем, чудесные превращения продолжаются. Уже в квартире тело Карла Лагерфельда начинает странно мутировать и менять очертания. Сначала в помещение словно бы напускают тумана – будто, кто-то принес и включил дымовую машину, да еще и настроил ее на полную мощность. Лагерфельд исчезает в густой дымке, и сколько Федор ни машет руками, чтобы ее разогнать, все тщетно. Хлопья тумана такие густые, что, кажется, их можно отделять друг от друга и есть как сладкую вату.

Федор Глухов принимает туман как очередную странную данность, и уже не задается вопросами, насколько она нормальна и откуда здесь появилась.

Когда видимость улучшается, вместо дизайнера на полу лежит совсем другой человек, и, судя по всему, этот человек – женщина. Вместо черных брюк, в которые был одет дизайнер, появилась юбка – из нее торчат две полные женские ноги в лаковых туфельках. Белая рубашка превратилась в блузку, а там где под рубашкой была впалая мужская грудь, обозначились две выпуклости – внушительные настолько, что теперь едва не рвут сдерживающую их материю. Нет никакого сомнения – перед Федором Глуховым, серьезный, 4-го размера, женский бюст. Заворожено уставившись на него, Федор не сразу замечает, что метаморфозы коснулись также рук и лица Лагерфельда.