Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

При оценке нашей истории после 1917 г., разумеется, надо иметь в виду, что социальный эксперимент (если признать, что он подразумевался изначально и проводился не in vitro, как это называют экспериментаторы-естественники, т. е. не в пробирке, не в лабораторных условиях) совершался в условиях крайне неблагоприятных. Ставка на мировую революцию оказалась несостоятельной. Согласно классическому марксизму пролетарская революция должна начаться в наиболее развитых капиталистических странах. Ситуация же сложилась так, что революция началась в одной из отсталых аграрных стран Европы — в России. Возникло враждебное окружение. Первая мировая война и затем ожесточеннейшая гражданская длились более десяти лет. Они сопровождались разрухой, голодом и пр. Гибель и эмиграция значительной части интеллигенции, большие потери бывших средних классов и немногочисленность переживших все эти годы фабрично-заводских рабочих, убыль работоспособных в деревнях — все это привело к резкому снижению качества населения в целом. Возникла альтернатива: либо отказаться от всех планов (и власти! — что было бы невероятным), либо попытаться, чего бы это не стоило, «построить социализм в одной, отдельно взятой стране», отсталой и разрушенной. На этом фоне стал развиваться процесс, хорошо известный из истории других больших революций (английской, французской) — формирование в послереволюционный период новой диктатуры, сильной (в нашем случае — сверхсильной) власти, способной преодолеть стихийный революционный хаос. Возникла личная диктатура Сталина, о которой мы здесь не будем говорить — за последние три десятилетия опубликовано достаточно документов о сталинском режиме, его расправах со старой революционной гвардией, о терроре, который коснулся всех слоев населения. Официальная фразеология при этом старательно сохраняла свои традиционные черты и наращивала легенды, которые в наши дни подверглись сокрушительному разоблачению. На наших глазах произошел крах государств, которые составляли так называемую «мировую социалистическую систему». Социалистическая идеология как государственная в весьма деформированном виде продолжает только отчасти сохраняться в Китае, Вьетнаме, Северной Корее и на Кубе.

Крах социально-утопических идей в Европе вместе с тем не должен вести к элементарному вычеркиванию этого периода из исторической памяти. Все с ним связанное должно быть тщательно изучено во всей его наивности, трагизме и преступлениях.

Опыт Советского Союза был уникальным по своим масштабам, но он не был единственным. На этот раз мы имеем в виду опыт, который накопили другие европейские «социалистические» страны, вне зависимости от того, брать это выражение в кавычки или нет, т. е. Польша, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Болгария, Югославия, Албания. В каждой из них процессы развивались со своими особенностями. Можно по-разному оценивать степень давления Советского Союза на каждую из этих стран, однако это не снимает общего вопроса об их участии в утопическом эксперименте, пусть и на позднем его этапе, когда применение силы, террор стал обычным явлением, хотя тоже в разных странах в разной мере.

Мы уже коснулись некоторых фундаментальных вопросов, которые требуют осмысления в свете нового опыта XX века (принципиальная осуществимость идеалов, «светлое будущее» и стагнация истории, общая и частная собственность, мотивированность труда в условиях обобществления собственности, огосударствление «общенародной собственности» и превращение ее в собственность партийно-корпоративную и т. д.). Послереволюционный период в России и период после Второй мировой войны в европейских социалистических странах привели к кризису утопической мысли. Утопизм, или тем более социалистический утопизм, в значительной мере потерял свою популярность. Означает ли это конец «эры утопизма» в мировой общественной мысли? Разумеется, нет. Утопизм — одно из существенных свойств социальной психологии человека. Так же как невозможно установить, когда это свойство впервые появилось, так и нет никаких оснований считать, что события XX в., при всей их значительности и трагичности, убили в человеке способность дополнять (мысленно совершенствовать) действительность научно-фантастическими конструкциями социального и экономического характера. Не подлежит сомнению, что утопизм (и социальный, и технический, и экономический, и экологический, и этносоциальный) есть неизбежный элемент человеческого мышления вообще, — это одна из типичных форм критического осмысления действительности, выражение неудовлетворенности ею, желание преодолеть вопиющие недостатки, сопоставить действительное и желаемое. Короче, утопии — один из двигателей человеческой истории, способ сопоставления сущего с идеалом. Это не только не снимает, но, наоборот, обостряет вопрос о крайней опасности срочной, насильственной, бескомпромиссной реализации утопических идей, каковы бы они ни были изначально. Опыт XX века в этом отношении более чем выразительный.