Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

Даже наиболее развитые народные социально-утопические легенды, как правило, не содержали никаких идей государственного масштаба. Их идеал — сосуществование отдельных, не зависимых ни от кого крестьянских семей. Образ жизни этих семей сам собой разумелся. В существовании государства такие семьи не нуждались. Внутриобщинное регулирование, когда возникла в том необходимость, было тоже традиционным и сомнений не вызывало. Все остальное — весьма общие формулы, преимущественно негативного характера. В этом сказывался один из фундаментальных принципов формирования утопий вообще: идеальное оказывается изображением современной с ее создателями действительности с отрицательным знаком — инверсией. Единственная особенность подобной инверсии — изолированность, удаленность и отъединенность. Максимальный вариант такой изоляции — остров. Здесь были возможны и новые образования, по законам логики прораставшие из глубоких архаических корней.

Как уже говорилось, поэтический образ страны благополучия, расположенной на острове, свойствен фольклору многих народов и генетически восходит, вероятно, к представлениям об острове, на который переселяются души предков, либо, первоначально, к представлению о параллельном существовании двух, трех и более миров, эпизодически сообщающихся друг с другом. В дальнейшем своем развитии и с привнесением в модель мира этических оценок (вплоть до представления об аде и рае) представления об острове — другом (не обязательно «ином») мире — дают материал для структурирования социально-утопических легенд (Атлантида, Винета, Офир, Туле, Рунгхольд и др.), а позже — утопий (Т. Мор, Т. Кампанелла и др.). Поэтический образ острова, выключенного из сферы действия дурных социальных закономерностей, получал в истории как бы периодические подтверждения и обоснования (например, в истории русского крестьянства — Запорожская Сечь на о. Хортица, монастырь на Соловецких островах — некоторое время опорный пункт старообрядчества, поселение казаков-некрасовцев на о. Майнос, бегунский скит на о. Жилом на севернокарельском Топ-озере; наконец, легендарные «Опоньские острова» на завершающем этапе развития легенды о Беловодье, ранее проецировавшегося на отдаленные районы горного Алтая и т. д.).

Кстати говоря, примерно то же самое можно было бы сказать и про легенды о «золотом веке»: идеализации не пространственной, а временной, вероятно, восходящей к начальным временам усложнения социальных отношений в обществе, выходившем из лона родоплеменной идиллии (точнее — казавшейся после идиллией). Платон — родоначальник европейского утопизма — не только передает легенду об Атлантиде, но опирается на свои впечатления о грандиозных остатках неведомых древних цивилизаций.

Идеей отдаленности, отъединенности, изоляции пронизаны и легенды об «избавителях». Способность «избавителя» изменить если не весь мир (как второе пришествие Христа), то, по крайней мере, ближайший социум, мотивируется его особым происхождением (свергнутый царь, король, властитель, царевич, не допущенный к трону, обладающий благодатью харизматичный сектантский учитель и др.). В русских народных легендах на их теле иногда имеются особые знаки, отличающие их от простых смертных. Появлению избавителя предшествует его тайное бытие — он скрывается до поры до времени от своих врагов или затворен в скале (Фридрих Барбаросса, Разин, королевич Марко и др.). Изолирующим моментом является и его особое поведение. Его праведная деятельность тоже мыслится как инверсия: по некоторым вариантам русских легенд об избавителях, он не только должен освободить крестьян, но и превратить их всех в бар, а бар — в крестьян (например, послепугачевский «избавитель» Метелкин), так же как в годы после Второй мировой войны в некоторых районах Океании напряженно ожидали появления стародавнего вождя, пращура или легендарного героя Джона Фрума (Новые Гебриды), который должен не только отдать все сокровища, которые привезет на корабле, туземцам, но и превратить их в белых, а белых — в туземцев. Жители этих районов, ожидая «избавителя», бросали работу, строили пристани и т. д. Характерно активное восприятие легенды; она сотворена не для развлечений, не для услаждения слуха. Это весть, требующая действия, активности, преданности. В русских легендах слух о появлении очередного «избавителя» обычно означал, что освобожден из крепостного рабства будет тот, кто откликнется на призыв и пойдет за «избавителем», кто готов будет за него голову положить.