Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

Весьма заманчиво было бы и других самозванцев, не имевших к Пугачеву никакого отношения (до него и после него), изучить типологически, однако при этом мы неизбежно встречаемся со скудностью сведений о причинах, толкнувших их на самозванчество, об их психологической структуре. С уверенностью можно только утверждать, что, видимо, далеко не все самозванцы были просто авантюристами, объявившими о себе в кабаке в пьяном запале. В России, как вероятно, и в других странах, в сходных социальных условиях феодальных или постфеодальных отношений, существовал очень пестрый слой людей, не ведавших надежно правды своего происхождения. Не углубляясь в этот достаточно сложный и требующий специального изучения вопрос, можно только напомнить, что считалось нежелательным замужество царевен и рождение ими мальчиков, которые могли оказаться соперниками прямого наследника. История и, в частности опыт XVIII столетия, выразительно об этом свидетельствует. Значительным было количество незаконнорожденных детей, фактическими отцами которых были дворяне, а матерями дворовые крепостные девки или мещанки. Нередко они отдавались на пропитание в крестьянские или мещанские семьи, и при этом тщательно сохранялась тайна их происхождения. Подобные «питомцы» или «питомки», выраставшие в чуждых им семьях, вместе с тем, поддерживались родителями. Порой они отдавались в специальные детские дома «сирот» — «сиротские дома». Они нередко, по-видимому, подозревали, что что-то творилось «за сценой» обычной жизни и иногда что-то узнавали о своем происхождении, но не вполне надежное. Рядом с ними существовали незаконнорожденные счастливчики, для которых добывался официальный статус (Пнин в семье Репниных, Герцен в семье Яковлевых и др.). Не признанные официально, они, могли что-то подозревать, окружающие могли что-то им внушать и это, вероятно, порождало (по крайней мере могло порождать) надежду на какой-то способ легализации или коррекции той несправедливости, в которой текла их повседневная жизнь. Эта коррекция была тоже формой авантюризма и часто заканчивалась достаточно плачевно. Не углубляясь в этот интереснейший, но малодоступный для изучения вопрос, посетуем на его малую документированность и почти полное отсутствие надежных источников.[1077]

Несомненно, что два типа социально-утопических легенд не только и не просто отличались друг от друга, но одновременно между ними существовала глубокая внутренняя связь. Она особенно ясно выявляется при сопоставлении наиболее развитых самозванческих легенд и наиболее развернутых легенд о «далеких землях». Это легенды, связанные с Отрепьевым (Лжедимитрием I) и Пугачевым (Петр III), с одной стороны, и легенды о Беловодье, с другой. И те, и другие подтверждены многочисленными документами.