Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд)

В легенде о Беловодье, популярной и в устной, и в крестьянской письменной традиции («Путешественник Марка Топозерского»), мечтается об уходе за пределы нарастающей власти Антихриста и его слуг (царей, глав послениконовской церкви, царской администрации и войска). Речь идет о вольном праве на землю, которую сам обрабатываешь, на семью, которая верна древнему благочестию, при полном отсутствии государства («суда светского не имеют»). Эта легенда — прямое продолжение древнего представления об островках «рая» на земле, а не на небе, что предлагало христианство. Пугачев же и его соратники и единомышленники мечтали о превращении всей России в страну без социального гнета, в государство без государства, сохраняющее право людей верить в Бога и иметь такую церковь, которая прямо продолжает древлее «антиохийское» и «сирское» благочестие, и которым не угрожает государство Антихриста и его слуг. Характерно, что Пугачев до начала восстания согласовывал программу своих действий со старообрядцами. Как справедливо отмечал Г. П. Макогоненко, образ будущего царя и будущие пожелания, чаяния, дарения, формулирующиеся все более четко по мере развития пугачевского движения, постепенно становятся ближе к крестьянским утопическим легендам и стереотипным формулировкам. В одном из своих главных манифестов Пугачев (при содействии его канцелярии) писал: «дарую вас всем, чем вы желаете во всю жизнь вашу». Здесь уже нет отдельных обещаний: он не просто дарует как бы отдельно реками, лесами, бородой, старым крестом и т. д. — все сведено к обобщенной формуле, разом вобравшей все крестьянские утопические представления. Внимательный анализ пугачевских манифестов привел к тем же выводам и такого внимательного исследователя, каким был С. Ф. Елеонский.[1078] Разумеется в отличие от беловодской легенды, распространявшейся старообрядцами-«бегунами», в манифестах Пугачева четче сказывается опыт раннего казачества, еще не подверженного государственной службе так, как это случилось позже. Одним словом, в основе двух важнейших типов социально-утопических легенд была одна и та же крестьянская утопия о государстве и восстановлении древнего благочестия, право на отвержение никонианства и законов последующих властителей, включая «тишайшего», как он величался в официальной историографии царя Алексея Михайловича, со времен которого староверчество стало считаться политическим преступлением, что особенно ярко проявилось во второй половине XVII века в непрерывных преследованиях старообрядцев воинскими командами.

Для дальнейшего подтверждения сказанного необходимо активное продолжение исследований в разных направлениях. В настоящее время из архивов извлечены отнюдь не все сведения о самозванцах. Требуется дальнейшее исследование севернорусской беспоповщины, истории ее стойкости и одновременно компромиссов.

За последние годы очень много сделано во всех этих направлениях исследователями новосибирской школы, созданной Н. Н. Покровским, московским ученым И. В. Поздеевой и ее учениками, петербургской школой специалистов по древнерусской литературе, основы которой были столь надежно заложены Д. С. Лихачевым, В. П. Адриановой-Перетц, И. П. Ереминым. Вместе с тем, следует признать, что далеко не все виды источников достаточно обследованы. Так, вне поля зрения исследователей в значительной мере осталась народническая и близкая к ней публицистика 60-х — 80-х гг. XIX в. Следует также назвать обширную народническую художественную литературу, создававшуюся хорошими знатоками крестьянского быта. Этот источник весьма пестр по своей фактологической надежности и требует очень скрупулезной и выверенной методики верификации, но он, несомненно, таит в себе огромный материал, еще мало освоенный литературоведами, социологами, этнографами, культурологами, статистиками. Авторы томов «Русская литература и фольклор»[1079] в свое время активно использовали уже препарированный материал, но не создали необходимого обобщения по наиболее важным социологическим и этнографическим проблемам, образующим специфический и богатейший резерв по таким значительным писателям и публицистам, как Н. Н. Златовратский, Г. Успенский, А. А. Потехин, А. И. Эртель, Ф. М. Решетников и др., включая оставшегося на периферии Д. Н. Мамина-Сибиряка.

В плане перспектив дальнейшего исследования очень важны были бы сравнительно-типологические изучения разноэтнического материала. Но это должно делаться на строго документальном материале, а не так поверхностно, как осуществлено в неоднократно упоминаемой нами книге Л. А. Юзефовича «Самые знаменитые самозванцы».