Русская нация

Один из авторов НВ С. Н. Сыромятников в 1903 г. сформулировал ту же сумму идей в виде краткого, прагматического афоризма: «Русский национализм… есть признание права русского народа получить возмещение расходов, понесенных им в постройке империи». Но положительная национал-демократическая программа Суворина («больше свободы и самоуправления») проводилась в газете – отчасти из-за цензурных условий, отчасти из-за его связей с правительственными верхами – крайне осторожно, зато отрицательная («поставить пределы… влияния») более чем энергично, что создавало НВ в интеллигентской среде репутацию органа, специализирующегося на систематической «травле инородцев», прежде всего евреев (но, что интересно, не поляков, к которым Алексей Сергеевич относился весьма благожелательно).

Вполне закономерно, что в этот период происходит отождествление национализма и консерватизма («в 1880-е годы либералы во многом отдали понятие нация на откуп своим противникам справа, часть которых вскоре стала определять себя как националистов» (А. И. Миллер), которое закрепилось благодаря полемическим писаниям Вл. С. Соловьева о национальном вопросе в 1888–1891 гг. (кстати, эта полемика закрепила и сам термин национализм в русском языке). Начав с атаки на учение Данилевского («обдуманную и наукообразную систему национализма»), философ обрушился затем на «родоначальников нашего национализма» – ранних славянофилов («глубочайшею основою славянофильства была не христианская идея, а только зоологический патриотизм, освобождающий нацию от служений высшему идеалу и делающий из самой нации предмет идолослужения») и на Каткова, как публициста, будто бы утвердившего «славянофильскую доктрину на ее настоящей реальной почве… в ее прямых логических последствиях», а именно очистившего «от посторонних [то есть христианских] примесей» славянофильский «языческий культ народа» и создавшего русский «национально-государственный ислам», где предметом поклонения является «всевластное государство». Далее изничтожению подверглись современные «зоологические националисты», посмевшие вступить с «поборником вселенской правды» в полемику, – Н. Н. Страхов, Д. Ф. Самарин, П. Е. Астафьев.

Таким образом, практически вся традиция русского национализма XIX в. (во всяком случае, ее преобладающая, славянофильско-консервативная часть) подверглась систематической и изощренной дискредитации. Многие соловьевские критические стрелы в адрес тогдашнего русского национализма были совершенно справедливы. Скажем, история не оправдала надежду Данилевского и Страхова на возникновение нового, славяно-русского культурно-исторического типа. Соловьев оказался в целом прав в оценке России как части (пусть и очень своеобразной) европейской цивилизации. Но эта правота нисколько не означала истинности основных идей Владимира Сергеевича: 1) необходимости соединения христианских церквей под папским руководством; 2) отрицания национализма как регрессивного принципа, – напротив, именно на нем и основывалась европейская цивилизация с середины позапрошлого столетия. Не говорю уже о тех поразительно недобросовестных полемических приемах, которыми не брезговал «Пушкин русской философии» (например, стараясь доказать вымышленный плагиат Данилевского у немецкого ученого Ф. Рюккерта, Соловьев ничтоже сумняшеся сфальсифицировал цитаты из последнего).

Практически одновременно с Соловьевым на национализм с совершенно иных позиций напал К. Н. Леонтьев, обвинивший его в латентном либерализме. При всех очевидных противоречиях, обоих мыслителей роднило отрицание национального государства в модерном его понимании, но первый его не принимал за «зоологический патриотизм», а второй – за «демократическое смешение». Оба они предпочитали ему христианскую полиэтническую империю, в соловьевской терминологии – «семью народов». А предпочтение это вырастало из свойственных им разных вариантов домодерного типа мышления, предполагающего, в случае с Леонтьевым, апологию социальной архаики, а в случае с Соловьевым прямолинейное перенесение на социально-политическую жизнь религиозных норм.