Русская натурфилософская проза второй половины ХХ века: учебное пособие

Каранар характеризуется как «верблюд-сырттан», что означает «сверхсущество», то есть сверхверблюд, он является «знаменитостью округи» (Айтматов 1983: 265). Его исключительность подчеркивается автором: Едигею «просто-напросто повезло», потому что «на его мужицкое счастье народился Каранар и попал в его руки» (Айтматов 1983: 268), также как повезло и Каранару, поскольку, по словам Казангапа, «есть такой закон, дедами еще сказанный: мал иеси кудайдан» («хозяин скотины от бога») (Айтматов 1983: 268). Едигей гордится своим атаманом, животным «редкой силы», его мощью и красотой. Он не решился охолостить Каранара, лишив его природного назначения (продолжателя рода Акмаи, который насчитывает «двести, триста, пятьсот или больше» лет), свободы.

«Дополняя» друг друга, они как бы «отражаются» один в другом. Хотя Едигей и хозяин верблюда, но по свойствам, данным Каранару от природы, по тому месту, которое он занимает в жизни человека, Едигей понимает, что верблюд превосходит человека. Благодаря Каранару «возвышается» и Едигей. В подобном восприятии верблюда проявляется коренное свойство мышления бывшего кочевника, для которого характерно восприятие верблюда как космического животного. «Он есть образ мира, внутри которого живет кочевник» (Гачев 1988: 62). К Каранару у Едигея отношение сродни тому, как киргизы относятся к коню, отдавая ему главенствующее место в иерархии животных, не считая зазорным быть ему слугой (Гачев 1988: 66). Хозяин Каранара, посланный ему богом, также достоин исключительного верблюда.

Если поезд в романе «И дольше века длится день» символизирует непрекращающийся ход времени в настоящем, движение и его направленность, то «размашистый неутомимый ход» Каранара во главе похоронной процессии к родовому кладбищу символизирует протекание вековечного времени. Это подчеркивается такими деталями, как образ Каранара – представителя древней породы верблюдов со своей родословной, связанной с историей кладбища Ана-Бейит (Материнский упокой); концепт ‘смерть’, которая наряду с рождением – великая и важная веха, она вне суеты повседневности и чьей-то воли (по словам Казангапа, «только на бога не может быть обиды – если смерть пошлет, значит жизни пришел предел, на то рождался, – а за все остальное на земле есть и должен быть спрос!») (Айтматов 1983: 259); топоним Ана-Бейит – старинное родовое кладбище. И хотя название по преданию связано с местом гибели матери манкурта, однако есть в нем и символический смысл: мать-земля, принимающая в себя детей своих. «Тому и быть – никто не переживет землю, никто не минет земли» (Айтматов 1983: 486). В этом «движении» любая деталь значима и символична: Едигей, восседающий на верблюде Каранаре и «слившийся» с ним воедино, когда между человеком и животным устанавливается полное взаимопонимание и верблюд не нуждается в понуканиях хозяина, пес Жолбарс, сопровождающий похоронную процессию и «поддерживающий» хозяина в трудную минуту, коршун-белохвост, парящий над процессией и зорко оценивающий происходящее.

Буранный Едигей и Буранный Каранар таинственным образом связаны. В восприятии Едигея Верблюд – это «сверхсущество», и не только по природной мощи, красоте, величию, но и по той роли, которую играет в наиболее сложные моменты жизни хозяина. Благодаря верблюжонку и молоку его матери Едигей восстанавливается после контузии, потери первенца и войны – жизнь для него вновь обретает смысл и красоту; «спасает» Каранар своего хозяина и тогда, когда «уводит» за собой, верный «извечному зову природы». Едигей, находясь вдали от дома, от нахлынувшей на него любви к Зарипе и ее детям, под звуки домбры (под «давнишние переживания давнишних людей»), пытается «вернуться к себе», разобраться в своих чувствах, сомнениях и переживаниях. Он «пытался со стороны посмотреть на свою жизнь, подняться над ней, как кличущий коршун над степью…» (Айтматов 1983: 413).

Каранар, ослепленный «любовной» страстью, сам не ведая того, не дает хозяину совершить ошибку: разрушить семью ради любимой женщины, Зарипы. В этом помогает ему и сама Зарипа, покинувшая в отсутствие Едигея разъезд Буранный. В раскрытии переживаний Едигея и Каранара автор использует прием «психологического параллелизма». Чувство Едигея к Зарипе настолько сильно и возвышенно, что по «накалу» не уступает любовной страсти Каранара. Но если верблюд, движимый инстинктом продления рода, в своей «устремленности… к счастью» сметает все на своем пути, то его хозяин не может позволить себе этого.

Автор раскрывает две «темы» параллельно: рассказ о неистовстве Каранара и повествование о переживаниях и сомнениях Едигея. В своей страсти Каранар превосходит других атанов. Его неистовство сравнивается с «концом света». «Едигей был потрясен неукротимой, невменяемой устремленностью атана к счастью и понимал, что лишает его этого счастья, но другого выхода не было» (Айтматов 1983: 420).