Пора, пора! Уж утро славит птичка,И свежестью пахнуло мне в окно.Из города зовет меня давноК полям широким старая привычка.Возьмем коней, оставим душный Рим,И ряд дворцов его тяжеловесных,И пеструю толпу вдоль улиц тесныхИ воздухом подышим полевым.О! как легко! как грудь свободно дышит!Широкий горизонт расширил душу мне…Мой конь устал… мысль бродит в тишине,Земля горит, и небо зноем пышет…Сабинских гор неровные края,И Апеннин верхи снеговенчанны,Шум мутных рек, бесплодные поля,И, будто нищий с ризою раздранной,Обломок башни, обвитой плющом,Разбитый храм с остатком смелых сводовДа бесконечный ряд водопроводовОткрылися в тумане голубом…Величие и ужас запустенья…Угрюмого источник вдохновенья…Все тяжко спит, все умерло почти…Лишь простучит на консульском путиПо гладким плитам конь поселянина,И долго дикий всадник за горойВиднеется в плаще, и с палкой длинной,И в шапке острой… Вот в тени руиныЕще монах усталый и босой,Окутавшись широким капюшоном,Заснул, склонясь на камень головой,А вдалеке, под синим небосклоном,На холме мазанка из глины и ветвей,И кипарис чернеется над ней…Измученный полудня жаром знойным,Вошел я внутрь руин, безвестных мне.Я был объят величьем их спокойным.Глядеть и слушать в мертвой тишинеТак сладостно!.. Тут целый мир видений!То цирк был некогда; теперь он опустел,Полынь и терн уселись на ступени,Там, где народ ликующий шумел;Близ ложи цезарей еще лежалиКуски статуй, курильниц и амфор,Как будто бы они здесь восседалиЕще вчера, увеселяя взорРистанием… но по арене длиннойЦветистый мак пестреет меж травой,И тростником, и розой полевой;И рыщет ветр, один, что конь пустынный.Лохмотьями прикрыт, полунагой,Глаза как смоль и с молниею взгляда,С чернокудрявой, смуглой головой,Пасет ребенок коз пугливых стадо.Трагически ко мне он руку протянул:«Я голоден, — со злобою взывая. —Я голоден!..» Невольно я вздохнулИ, нищего и цирк обозревая,Промолвил: «Вот она — Италия святая!»
1844
«Ах, чудное небо, ей-богу, над этим классическим Римом!..»