Русская поэзия XVIII века

Но Муравьев «замечателен по своему нравственному направлению» и как заметный государственный деятель конца XVIII – начала XIX века. В общественной жизни он руководствовался теми же принципами, что и в творчестве, – гуманностью, сердечностью, уважением к достоинству другого человека. Будучи сенатором, товарищем министра народного просвещения и попечителем Московского университета вплоть до самой кончины в 1807 году, он в то же время постоянно подчеркивал: «Величество мое в душе моей, а не… в чинах». С достойной уважения настойчивостью проповедовал он идеи Адама Смита и Руссо своим вельможным воспитанникам – великим князьям Александру (будущему императору) и Константину. И, как знать, не будь этих гуманных уроков, смягчавших характер и облагораживавших ум, осуществилось бы – хотя и кратковременное – «дней Александровых прекрасное начало» (Пушкин) и возникла бы у Александра, например, великая идея Лицея, воспитавшего для России Пушкина и декабристов?… Конечно, царственные воспитанники остались глухи ко многим благородным призывам Муравьева к добру, справедливости, человечности. Зато этим призывам хорошо вняли оба его сына – будущие декабристы Александр и Никита (автор конституции Северного общества), а также его родственник, воспитывавшийся в доме Муравьева, – Константин Николаевич Батюшков. В этом доме по окончании Лицея часто бывал и Пушкин; он любил светлую атмосферу внутренней раскрепощенности и сердечности, царившую здесь. Об этих встречах «у беспокойного Никиты» Пушкин вспоминал в десятой главе «Евгения Онегина». Под влиянием Муравьева-старшего развивался и сын его родной сестры – декабрист Михаил Лунин…

Сыновья и племянник – на общественном, а Батюшков – на поэтическом поприще воплотили лучшие замыслы этого замечательного литератора и человека, «доделав то, что он не довершил».

А. Архангельский

Богине Невы

Протекай спокойно, плавно,
Горделивая Нева,
Государей зданье славно[296]
И тенисты острова!

Ты с морями сочетаешь

Бурны росски озерá
И с почтеньем обтекаешь
Прах великого Петра[297].

В недре моря Средиземна

Нимфы славятся твои:
До Пароса и до Лемна[298]
Их промчалися струи.

Реки гречески стыдятся,

Вспоминая жребий свой,
Что теперь на них глядятся
Бостанжи с кизляр-агой[299];
Между тем как резвых граций
Повторяешь образ ты,
Повергая дани наций
Пред столпами Красоты.

От Тамизы[300]

и от Тага[301]Стая мчится кораблей,
И твоя им сродна влага
Расстилается под ней.

Я люблю твои купальни,

Где на Хлоиных красах
Одеянье скромной спальни
И амуры на часах[302].

Полон вечер твой прохлады,

Берег движется толпой,
Как волшебной серенады,
Слух наносится волной.

Ты велишь сойти туманам:

Зыби кроет тонка тьма,
И любовничьим обманам
Благосклонствуешь сама.

В час, как смертных препроводишь,

Утомленных счастьем их,
Тонким паром ты восходишь
На поверхность вод своих.

Быстрой бегом колесницы

Ты не давишь гладких вод,
И сирены вкруг царицы
Поспешают в хоровод.

Въявь богиню благосклонну

Зрит восторженный пиит,
Что проводит ночь бессонну,
Опершися на гранит.

1794

Ночь