Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

На этой связи построена поэтика времени повести, по логике которой есть в новейшей истории России несколько эпох: «былые времена» (годы Гражданской войны), когда расстреливали сразу – без спроса, т.е. получали полную власть над телом, не затрагивая души; «время подвалов» (годы сталинских репрессий), когда пытки совмещались с допросами; «время белых халатов» (годы брежневского застоя), когда откровенных пыток уже не было, инакомыслящих объявляли сумасшедшими и медленно превращали в идиотов психотропными препаратами, т.е. все более претендовали на завладение их душами. Таким образом, природа коллективного «спроса», коллективного унижения человека человеком – над историей, в самом существе человека.

Только в одном месте встречается намек на имя героя-повествователя: «гражданин К.». Безотносительно к кому-либо упоминается фамилия «Ключарев». Возможно, это и есть герой-повествователь. Мы можем только высказать предположение, автор не стремится дать точного решения, практически лишая главного героя имени. Безымянность не мешает ему быть жизнеподобным: его образ тщательно воссоздан В. Маканиным. Герою не спится ночью перед судилищем, он похож на «некое существо – постаревшее, согнутое бессонницей и тревожными мыслями, сменяющими одна другую. Существо, похожее на больное животное.»

Образ рассказчика представляет собой тоже определенный социально-психологический тип, имеющий большую литературную родословную в лице героев-маргиналовЕ. Замятина, О. Хаксли, Д. Оруэлла, Вен. Ерофеева. Воспитанного в тоталитарном обществе героя также «приучали и приучили. Но даже когда мой ум перерос их выучку, я так и не сумел (вместе с моим умом) выпрыгнуть из образов и структур этой жизни». Страшная надличностная сила (символом которого и становится Стол) продолжает довлеть над ним (в отличие от главного героя маканинского «Андеграунда», который «сумел выпрыгнуть»).

«Стол, покрытый сукном и с графином посередине» – повесть о растлении и разложении души. Читатель поставлен в положение наблюдателя этого процесса. Абсурдность, сюрреалистичность повествования достигается и тем, что герой-рассказчик уже умер (это мы узнаем в самом конце) и непонятно, откуда он ведет повествование. Повесть представляет внутренний монолог агонизирующей личности, причем сохраняющей полный рассудок, отдающей себе полный отчет в своих мыслях. Мысли героя строго упорядочены, логически связаны. Элементы бреда (фрагментарность, прерывистость повествования, фантастические картины) усиливаются к концу, когда абзац обрывается на незаконченном предложении и тут же с середины начинается следующее, логически с ним не связанное.

Перед читателем настоящий поток сознания. Другую часть повествования составляют мысленно смоделированные видения, построенные по сюрреалистическому принципу растягивания и сужения пространства: «.обсуждают тебя и твою жизнь, сидя за этим столом, протянувшимся (из дома в дом) по всему городу, через огромные массивы жилых районов. Телефонные края длинного стола незримы и безграничны.».

Эта повесть В. Маканина свидетельствует о поиске писателем в 90-е годы новых форм самовыражения. Но уже повесть «Кавказский пленный» следует рассматривать иначе, как утверждение писателя на реалистических позициях.

Повесть «Кавказский пленный»была написана в 1994 г., опубликована в 1995 г. в журнале «Новый мир». Впервые В. Маканин открыто обращается к традициям русской классики XIX в. Само название указывает на поэму А. Пушкина и написанные под его влиянием тексты М. Лермонтова и Л. Толстого – «Кавказский пленник». Полемичность с традицией можно увидеть в небольшом переиначивании названия: у В. Маканина оно указывает не на «пленника Кавказа», а на «пленника-кавказца».

На фоне кавказской войны разворачиваются почти те же события, что у А. Пушкина, только не кавказцы берут в плен русского и не прекрасная черкешенка влюбляется в русского воина, а русский солдат Рубахин берет в плен (для обмена) чеченского юного и прекрасного боевика и, по классической логике, почти влюбляется в него. Повествование завершается трагически: Рубахин при возникшей первой же опасности вынужден убить пленника. Линия развития однополой любви обрывается в самом начале, и вообще само нежное отношение Рубахина к пленному видится солдатом чем-то пугающим, противоестественным. Дело здесь вообще не в гомосексуальных наклонностях героя, не в длительном его воздержании (на этих моментах заостряли внимание многие критики, в том числе недоброжелательные, видя в «голубой» тематике дань моде), все обстоит гораздо сложней: на первый план выдвигается не чувственность, а красота.