Русская религиозная философия

Для того чтобы понять, в чем смысл и особенности культурного целого в России, он обращается к прошлому и пишет, может быть, одну из главных книг своей жизни, которая называется «Святые Древней Руси». Обратиться к ней его подтолкнуло преподавание в Парижской духовной академии. В этой книге он показывает, что приняв от Византии аскетический идеал, русское христианство начинает вносить в него элемент каритативный, элемент служения, элемент милосердия — тот, который в Византии был меньше проявлен. Федотов показывает, как это совершалось в Киевской Руси, в эпоху Рублева и Стефания Премудрого, во времена Возрождения; как люди, создававшие монастыри, были одновременно кормильцами, гостинниками и просветителями окружающего мира.

В книге «Святые Древней Руси» показана огромная культурно–экономическая работа монастырей. Но не подумайте, что эта книга — односторонний панегирик. В ней есть раздел о трагедии русской святости. Трагедия заключалась в том, что в определенную эпоху, в XV‑XVI вв., церковное руководство, стремясь к активной социальной каритативной (милосердной) деятельности, стремилось одновременно к богатству. Казалось бы, это понятно. Святой Иосиф Волоцкий говорил: монастыри должны иметь земли, должны иметь крестьян, чтобы поднимать страну, чтобы содействовать ее экономическому расцвету, чтобы помогать людям в моменты голода и трудностей. Задание было хорошее, но вы сами легко можете понять, к каким злоупотреблениям это все приводило. И против этой иосифлянской тенденции выступает группа заволжских старцев.

Сам волжанин, Федотов очень любил их. Во главе заволжских старцев, которых называли «нестяжателями», стоял преподобный Нил Сорский, который, во–первых, выступал против казней инакомыслящих (а Иосиф признавал законность казни еретиков), во–вторых, выступал против монастырских землевладений, против богатств, которые имеет Церковь, за евангельскую простоту. Он настолько был противником всего церемониального, лишнего, обременяющего Церковь, что даже оставил такое поразительное завещание: мне не нужно ни пышных похорон, ничего, даже тело мое пусть пойдет зверям, бросьте его в лесу, голодные волки его обглодают — по крайней мере будет польза. Конечно, монахи так не поступили, но он этим хотел подчеркнуть, насколько он ни во что ставит все земное.

Православную Церковь — Византийскую, Болгарскую, Сербскую и Русскую как одну из крупнейших Православных Церквей — нередко упрекали в социальной пассивности. И вот Федотов решил показать, что это неверно.

Он пишет блестящее исследование (очень хорошо написанная книга, ее можно читать как роман) — «Святой Филипп, митрополит Московский». В этой книге Федотов говорит, что если Церковь в лице митрополита Алексия, духовника Дмитрия Донского и друга преподобного Сергия, содействовала укреплению Московского государства и власти московского царя, то как только эта власть отступила от евангельских заветов в лице Ивана Грозного, та же Церковь в лице митрополита Филиппа начала борьбу против тирании. Вся книга пронизана пафосом борьбы, потому что Филипп, митрополит Московский, для Федотова — образец несгибаемого служителя Церкви.

После этих книг в различных изданиях выходит целый ряд статей, посвященных проблеме происхождения русской интеллигенции. Федотов с блестящим литературным мастерством показал, как в эпоху Петра I в лоне одного народа создались два народа. Они говорили на разных языках, фактически имели разные мировоззрения, они одевались в разные одежды, у них была разная психология; они жили бок о бок как два чужих племени. И это ненормальное положение привело потом к болезненному комплексу вины у образованного класса, у интеллигенции, которая стала обоготворять народ, испытывая по отношению к нему чувство вины и думая, что можно его спасти, переломав все на свете, переломав все структуры. Федотов даже излагает в одной из статей это как драму, первое действие которой происходит в Киеве, второе — в Москве, третье — в Петербурге и т. д.; и завершается она великим крушением: интеллигенция прилагает все силы к тому, чтобы разрушить империю, и сама оказывается раздавленной под ее обломками.

Что предлагал Федотов в это бурное время? Творчество и работу. Созидание, — говорил он, — это Божий дар и Божий призыв.

Объективность его была потрясающей. В одной из статей он писал: да, Пасионария (это Долорес Ибаррури) — ужасная женщина, она исполнена ненависти, но мне она ближе, чем Франко, который себя считает христианином. Когда вышла эта статья, в эмиграции разразился такой скандал, что профессора вынуждены были высказать ему порицание. Но как в двадцатые годы Федотов не шел на компромисс, так и в эмиграции он не собирался этого делать.