Русская революция, 1917

Для иллюстрации кризиса в отношениях между Западом и Россией весной 1917 года приведу в пример событие, имевшее место в самый разгар русской революции, которое исключает любую возможность объяснить внезапную кардинальную перемену отношения к российскому правительству, к самой России, революционными «эксцессами», разочарованием в «слабости Керенского» и т. п. В начале 1917 года принц Сикст де Бурбон, один из братьев австрийской императрицы Зиты, передал французскому правительству предложение молодого австрийского императора о заключении мира. Понятно, что с ним ознакомились все союзники, и председатель Совета Александр Рибо во время переговоров с принцем Бурбоном до русской революции открыто подчеркнул, что предложение необходимо немедленно довести до сведения «нашего союзника императора Николая».

Но вот не стало императора, и у г-на Рибо исчезла всякая мысль об участии нового российского правительства в необычайно важных для судьбы России переговорах. Отныне до самого их окончания голос России на переговорах не слышался.

Австрийское предложение вызвало оживленный обмен мнениями между Парижем, Лондоном и Римом. Возможность заключения мира рухнула из-за заупрямившихся итальянцев. Россия ничего обо всем этом не знала. Тем временем мы переживали так называемый «буржуазный период» в истории Временного правительства под председательством князя Львова, пост военного министра сохранял за собой консерватор Гучков, министром иностранных дел стал лично знакомый с государственными деятелями стран Антанты либерал Милюков, отправившийся в турне по Западной Европе с делегацией российских парламентариев!

Разумеется, Запад резко отверг точку зрения Палеолога на события в России, но фактически наша страна с начала революции опустилась в глазах Парижа и Лондона до положения субъекта, лишенного гражданских прав. Ей было предоставлено свободное право доказывать свою «верность союзникам», искупая революционные прегрешения, только без каких-либо обязательств со стороны союзников.

Я никого не обвиняю, просто констатирую неоспоримый исторический факт. Со временем Европа поймет истинные причины катастрофических событий, порожденных усталостью от войны и изнурением народа. Россия первой пожинала плоды «войны на истощение», а европейские руководящие круги по-прежнему ориентировались на довоенный порядок вещей.

В других главах книги я говорил о положительной роли русской революции в победах союзников, несмотря на падение боеспособности нашей армии. Но было бы несправедливо требовать от ответственных за судьбу своих стран государственных деятелей хладнокровия, объективности, абсолютного понимания, когда на их глазах Россия в наиболее критический военный период «вступала на гибельный путь» — та самая Россия, которая до тех пор исправляла многочисленные ошибки и просчеты союзников.

Даже сегодня люди, особенно государственные деятели, не совсем понимают, что в действительности означает «война на истощение».

Как ни странно, в такой войне, в отличие от классической «наполеоновской», армия, находящаяся на фронте, сражающаяся с противником, наступающая или отступающая, не играет единственной решающей роли в поражении или победе… Еще удивительнее, что старая российская глубоко «штатская» бюрократия, к которой принадлежал Горемыкин, председатель Государственного совета в первые годы войны, проявлявший полнейшее безразличие к отдельным поражениям на нашем фронте, сколь бы они тяжелыми ни были, лучше понимала смысл «войны на истощение» по сравнению с современными блистательными военными авторитетами.

«Если придется, будем отступать до Урала», — ответил Горемыкин депутатам Государственной думы, возмущенным нашим отступлением в Галиции. Но в 1917 году, после вступления в войну Соединенных Штатов, перед русским фронтом можно было абсолютно спокойно, без призыва резервистов, поставить задачу по формуле Горемыкина, то есть удерживать противника, отвлекать его силы, не обращая никакого внимания на военные неудачи и территориальные потери. Постоянно удерживать на русском фронте как можно больше вражеских войск, подавляя зарождавшиеся внутри страны тенденции в пользу немедленного заключения сепаратного мира. Такая военная и одновременно политическая и стратегическая задача встала перед Временным правительством.

Для ее решения нам больше требовалась моральная и политическая поддержка союзников, чем материальная помощь. Скажу со всей откровенностью, иначе было бы бессмысленно описывать исторические события, происходившие с личным участием автора: Запад не оказал нам помощи в должной мере. Союзные правительства рассматривали весеннюю и летнюю кампании на русском фронте с точки зрения оперативного плана, принятого межсоюзнической конференцией в Петербурге в январе — феврале 1917 года, за несколько недель до революции. Невозможность выполнения этого плана после государственного переворота вменялась в вину революции. Париж и Лондон посчитали, что сделают милостивое одолжение, если не станут требовать невозможного.