Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Отсюда и до крепости мы проследовали без всяких эксцессов… Каждого из нас поместили в отдельную камеру… в которой было холодно и сыро. Таким образом я провел ночь. Утром мне дали немного горячей воды и кусок хлеба, а днем что-то вроде супа. Лишь около девяти вечера дали поесть — две котлеты с картошкой. В течение дня ничего не происходило. Мне дали перечень книг и лист бумаги — записать то, что мне понадобится завтра. В три часа утра я был разбужен появлением нескольких военных. Они сообщили, что в соответствии с решением Второго съезда Советов Салазкин и я будем находиться под домашним арестом. Меня привели в кабинет, где уже был Салазкин… От меня потребовали, чтобы я дал честное слово не покидать дом. Я не согласился и сказал, что не обязан давать обещание, что буду охранять сам себя. Салазкин ответил таким же образом. Затем нас проинформировали, что у нас по домам будет размещена Красная гвардия. Когда я объяснил, что живу в здании, занятом Центральным Исполнительным комитетом Всероссийского Совета крестьянских депутатов, они слегка смутились… Была сделана еще одна попытка уговорить меня дать обещание, но я отказался.

После этого разговора член Революционного комитета и я сели в машину и без прочей охраны направились к зданию Исполнительного комитета. Когда мы вошли… он сказал: «Вы свободны, но вы должны знать, что, отказавшись дать мне честное слово, подвергаете меня опасности оказаться под арестом».

Похоже, неутомимый Джон Рид решил 7 ноября быть в эпицентре событий. Во второй раз он проник в Зимний дворец с толпой горожан и красногвардейцев.

«Мы завернули на темную и почти пустую Знаменскую площадь, обогнули нелепый памятник Александру III работы Трубецкого и вылетели на широкий Невский, причем трое из нас стояли с ружьями наготове, приглядываясь к окнам. Улица была очень оживленна. Толпы народа, пригибаясь, бежали в разные стороны. Пушек мы больше не слышали, и чем ближе мы подвигались к Зимнему дворцу, тем тише и пустыннее становились улицы. Городская дума сверкала всеми окнами. Дальше виднелась густая масса народа и цепь матросов, которые яростно кричали, требуя, чтобы мы остановились. Машина замедлила ход, и мы соскочили на мостовую.

То было изумительное зрелище. Как раз на углу Екатерининского канала под уличным фонарем цепь вооруженных матросов перегораживала Невский, преграждая дорогу толпе людей, построенных по четыре в ряд. Здесь было триста — четыреста человек: мужчины в хороших пальто, изящно одетые женщины, офицеры — самая разнообразная публика. Среди них мы узнали многих делегатов съезда, меньшевистских и эсеровских вождей. Здесь был и худощавый рыжебородый председатель Исполнительного комитета крестьянских Советов Авксентьев, и сподвижник Керенского Сорокин, и Хинчук, и Абрамович, а впереди всех — седобородый петроградский городской голова Шрейдер, а рядом с ним министр продовольствия Временного правительства Прокопович, арестованный в это утро и уже выпущенный на свободу. Я увидел и репортера газеты «Russian Daily News» Малкина. «Идем умирать в Зимний дворец!» — восторженно кричал он. Процессия стояла неподвижно, но из ее передних рядов неслись громкие крики. Шрейдер и Прокопович спорили с огромным матросом, который, казалось, командовал цепью.

«Мы требуем, чтобы нас пропустили! — кричали они. — Вот эти товарищи пришли со съезда Советов! Смотрите, вот их мандаты! Мы идем в Зимний дворец!..»

Матрос был явно озадачен. Он хмуро чесал своей огромной рукой в затылке. «У меня приказ от комитета — никого не пускать во дворец, — бормотал он. — Но я сейчас пошлю товарища позвонить в Смольный…»

«Мы настаиваем, пропустите! У нас нет оружия! Пустите вы нас или нет, мы все равно пойдем!» — в сильном волнении кричал старик Шрейдер.

«У меня приказ…» — угрюмо твердил матрос.

«Стреляйте, если хотите! Мы пойдем! Вперед! — неслось со всех сторон. — Если вы настолько бессердечны, чтобы стрелять в русских и товарищей, то мы готовы умереть! Мы открываем грудь перед вашими пулеметами!»

«Нет, — заявил матрос с упрямым взглядом. — Не могу вас пропустить».

«А что вы сделаете, если мы пойдем? Стрелять будете?»

«Нет, стрелять в безоружных я не стану. Мы не можем стрелять в безоружных русских людей…»

«Мы идем! Что вы можете сделать?»

«Что-нибудь да сделаем, — отвечал матрос, явно поставленный в тупик. — Не можем мы вас пропустить! Что-нибудь да сделаем…»

«Что вы сделаете? Что сделаете?»

Тут появился другой матрос, очень раздраженный. «Мы вас прикладами! — решительно вскрикнул он. — А если понадобится, будем и стрелять. Ступайте домой, оставьте нас в покое!»

Раздались дикие вопли гнева и негодования. Прокопович влез на какой-то ящик и, размахивая зонтиком, стал произносить речь.