Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Примерно в два часа на сцену поднялся Керенский. «Государственное совещание открыто, — начал он хриплым сорванным голосом. — Временное правительство ждет, что оно станет тем центром, из которого наша страна получит новый прилив вдохновения для завершения своей нелегкой задачи. Все, кто искренне любит свою страну, надеются, что Государственное совещание найдет путь для объединения всех здоровых элементов России». Повернувшись к группам левых, он бросил предупреждение в адрес тех, кто придерживается доктрин анархии и подрывает саму идею государства. Обратившись к правым, он заявил, что Временное правительство больше не будет терпеть попыток узурпировать принадлежащую ей власть — прямой намек на офицеров — георгиевских кавалеров, которые группировались вокруг Корнилова. После Керенского последовала целая серия официальных высказываний министров Временного правительства, которые говорили о необходимости «жертв со стороны граждан ради страны», о «патриотическом долге», о «правильном понимании интересов России» и другие фразы. Делегаты начали позевывать. Почему не говорят правду? До меня доносились разговоры с левой стороны зала — почему не говорят, что полуголодные российские рабочие физически не в состоянии вынести груз военных тягот ради интересов секретных договоров, заключенных царизмом? Почему не добавить, что безземельные крестьяне не хотят больше страдать, как эти три года, — и все так же оставаться безземельными? Но затем я глянул в сторону царской ложи, где сидели представители союзников, и задумался — понимают ли они, что думает левая половина совещания. По-настоящему важные речи начались на второй день. Первым на трибуну поднялся генерал Алексеев, невысокий коренастый человек достаточно солидного возраста. На нем был мундир Генерального штаба, начальником которого он был во время отречения последнего императора. Темой его речи было состояние русской армии, количество продовольствия и боеприпасов, которыми он на данный момент располагал. Он указал, что русская армия получала недостаточное снабжение с самого начала войны. Он заявил, что в большой мере ответственность за это несет старое царское чиновничество, потому что оно мешало работе добровольческих организаций среднего класса, таких, как Союз городов и земств, которые поставляли то, что чиновничеству было не под силу. Но это было не единственной причиной слабости русской армии, продолжил он. России не хватало промышленных мощностей, чтобы осваивать свои огромные ресурсы, не было технического оборудования, чтобы она могла вынести длительную войну. Брусиловское наступление в июне 1916 года, сказал он, было не в состоянии достичь своих стратегических целей, потому что в тылу не хватало техники. Затем последовало предложение, которое поразило меня своей необычайной важностью. «Русская армия, — сказал он, — с лета 1916 года была не в состоянии проводить наступательные операции». Услышав эти слова, невольно подумалось, не упрекает ли он союзников за плохие поставки Восточному фронту — или же намекает, что Россия не в состоянии вести войну против первоклассной европейской державы и таким образом вскоре должна запросить мира. Во всяком случае, речь генерала Алексеева на московском совещании была лучшим свидетельством из всех, что я слышал, — большевики не несут ответственности за состояние русской армии в 1917 году, потому что ее пороки чувствовались еще задолго до того, как о большевиках вообще стало слышно.