Русская революция в Австралии и «сети шпионажа»

Было невероятно обидно. Ведь во второй половине 1920 – начале 1921 года многое стало налаживаться, во всяком случае, появились признаки этого. Установились контакты в консульском корпусе, в деловых кругах. Его принимали министры, относились к нему уже не как к возмутителю спокойствия, а как к человеку более или менее солидному. Перестали донимать по пустякам, перехватывать корреспонденцию, гарантировали неприкосновенность денежных переводов. Премьер-министр Хьюз, отвечая на запрос члена парламента от Лейбористской партии, подтвердил, что «финансовые поступления на имя Симонова из Советской России не будут изыматься»[313]. Жаль, что самих поступлений не было и, судя по всему, они не предвиделись.

«С начала 1921 года, – характеризовал Симонов изменившуюся обстановку, – по-видимому, даже буржуазия перестает придавать значение газетной травле против меня, и многие из деловых людей разыскали мое консульство и обращались со всевозможными деловыми предложениями, о чем я сообщал регулярно… С правительством также были установлены регулярные сношения, хотя вся корреспонденция адресовалась мне лично, а не как консулу официально»[314].

Если бы не позиция Москвы, которая не давала денег, толком не желала общаться, ни единым словом не похвалила за усилия по созданию КПА, не поддержала, не приободрила, разве стал бы он готовиться к отъезду? Но теперь все чаще приходили в голову мысли о неизбежности такого исхода.

Прежде он не раз собирался покинуть Австралию, и это не было проявлением малодушия, бегством или предательством. Сначала в 1917-м, вместе с Ф. А. Сергеевым. Но пришлось остаться, чтобы организовывать репатриацию других товарищей и обеспечивать работу СРР. Потом отъезду препятствовали местные власти, потом опасного смутьяна бросили за решетку. После тюрьмы показалось, что все пойдет на лад, но иллюзии быстро развеялись. Рушились надежды, он был загнан в угол и держался из последних сил.

Симонов неоднократно выяснял у коллег-консулов возможность предоставления ему визы для переезда в Россию. У норвежца, шведа, японца, итальянца… Как и в вопросе с репатриацией обычных эмигрантов все упиралось в разрешение австралийского правительства. «Сочувствую… но не располагаю возможностями что-либо сделать», – отвечал норвежец 25 марта 1919 года[315].

Только с улучшением международной ситуации у консула появился шанс отбыть из Австралии. Наряду с хлопотами в связи с организацией массового отъезда соотечественников он резервирует для себя каюту на пароходах «Ллойд Сабано» и «Орвиетто». Денег у него, как всегда, не водится, и он просит Гроссарди помочь купить билет со скидкой или получить его бесплатно. Пишет, что «вероятно, судоходной компании было бы выгодно предоставить место на своем корабле отъезжающему советскому консулу»[316]. Гроссарди был рад помочь, учитывая стремление Симонова способствовать развитию торговых отношений между Россией и Австралией через Италию[317].

Ему предоставили каюту первого класса[318]. Речь шла об «Орвиетто», именно этот корабль упоминался в письме Симонова министру внутренних дел от 24 декабря 1920 года. Он просил, чтобы ему разрешили отплыть 29 декабря, в канун нового, 1921 года и подчеркивал, что это было бы «к выгоде всех заинтересованных сторон»[319]. Каких именно? Наверное, имелись в виду и австралийские власти, которые избавились бы от человека, досаждавшего им вот уже несколько лет, и советские, равнодушные к непризнанному консулу. Да и сам Симонов сбросил бы с себя тяжелый груз ответственности за судьбы соотечественников, за будущее советско-австралийских отношений.

Министр не возражал, но возникло другое препятствие. «Орвиетто» шел с заходом в Порт-Саид, где предстояла пересадка на другое судно. Значит, Симонову пришлось бы на какое-то время выйти на египетский берег. В этой связи он попросил министерство внутренних дел договориться с египтянами о соответствующем разрешении, но получил отказ. Его поставили в известность, что в Порт-Саиде есть русский консул, и все организационные вопросы пусть он берет на себя. Проблема заключалась в том, что этот консул представлял прежнюю русскую дипломатическую службу, и заниматься советским дипломатом вряд ли бы захотел[320]. Симонов объяснил это министерству внутренних дел. Отъезд был отложен.

Возможно, в глубине души он был даже доволен, что все так складывалось. Ведь он понятия не имел, как его примут в Москве. Отнесутся как к дипломату, отработавшему свой «срок» или как к самозванцу, которого и на порог НКИД не пустят? Возможно, с возвращением стоило подождать до того момента, когда на то последует «отмашка» центра. В ноябрьском (1920 года) письме Чичерину Симонов написал об этом просто и ясно: «Мое личное желание вернуться в Россию как можно скорее. Я даже думал выехать в этом месяце в Италию, но я не уверен в том, как это было бы принято Вами там. Я, конечно, предпочту быть всегда там, где больше всего необходим. Поэтому я бы предпочел уехать отсюда только с Вашего полного согласия»[321].