Следует ли из этого, что другой план — образование маленькой комиссии, быстрая разработка закона, назначение выборов возможно скорее — был и осуществим, и целесообразен. Я этого не думаю. Прежде всего, для меня несомненно, что начался бы немедленный поход против правительства с обвинением его в намерении составить закон кабинетным, бюрократическим путем. Всякие недостатки этого закона ставились бы на счет правительству. Подрывался бы авторитет составителей — и, конечно, выполненного ими проекта. Думаю, что и сами составители оказались бы в величайшем затруднении по ряду коренных, принципиальных решений, — хотя бы, например, по вопросу о той или другой системе выборов — мажоритарной или пропорциональной, или по вопросу об участии в выборах чинов действующей армии и флота, или, наконец, по организации выборов на окраинах. Но допустим, что все эти затруднения удалось бы преодолеть. Как можно было организовать выборы в России, сверху донизу потрясенной переворотом, в России, не имеющей ни демократического самоуправления, ни правильно налаженного местного административного аппарата? А выборы в армии?.. Но, конечно, самый огромный риск заключался бы в самом созыве Учредительного собрания.
Наивные люди могли теоретически представлять себе это собрание и роль его в таком виде: собралось бы оно, выработало бы Основной закон, облекло его всею полнотой власти для окончания войны, а затем разошлось бы… Это можно себе представить, но кто поверит, что так в самом деле могло случиться? Если бы до Учредительного собрания удерживалась какая-нибудь власть, то созыв его был бы, несомненно, началом анархии.
Манифестация юнкеров в поддержку Учредительного собрания
Теперь опыт с Учредительным собранием проделан. Вероятно, сами большевики в октябре еще не представляли, что уже в начале января, два месяца спустя после переворота, удастся так легко разделаться с этим собранием. Как известно, одно из обвинений, предъявленных ими Временному правительству, заключалось в том, что Временное правительство затягивало выборы… А когда для них Учредительное собрание оказалось неподходящим, они без колебаний его разогнали.
Если бы Временное правительство чувствовало подлинную, реальную силу, оно могло сразу объявить, что созыв Учредительного собрания произойдет по окончании войны, — и это, конечно, по существу было бы единственно правильным решением вопроса, после того как отказ Михаила Александровича сделал необходимым постановку вопроса о форме правления.
Офицеры расположенных в Петрограде военных частей дают клятву на «преданность революции»
Но Временное правительство не чувствовало реальной силы. Ибо с первых же дней его существования началась та борьба, в которой на одной стороне стояли все благоразумные и умеренные, но, увы! — робкие, неорганизованные, привыкшие лишь повиноваться, неспособные властвовать элементы общества, а на другой — организованное rascality[135]
со своими тупыми, фанатическими, а порою бесчестными вожаками.Центром тяжести всего положения сразу стал вопрос об армии.
Недели через три после переворота, начиная с двадцатых чисел марта, стали прибывать в Петербург депутации с фронта. Целью их приезда выставлялось, с одной стороны, заявить Временному правительству о своей готовности поддержать новый строй и защищать свободу, а с другой — уяснить себе настоящую сущность отношений между Временным правительством и Советом рабочих депутатов. Депутации прибывали ежедневно, с разных фронтов, от разных частей, в более или менее многочисленном составе с командирами и офицерами во главе, с красными значками и красными знаменами. Почти всегда Временное правительство принимало их в ротонде Мариинского дворца.
Помню, как вначале меня поражала картина внутренности этого дворца и как трудно было сочетать ее со старыми воспоминаниями, относящимися к эпохе дореформенного Совета и моей службы в Государственной канцелярии. Тогда Мариинский дворец был святилищем высшей бюрократии. В нем помещались Государственный совет с Государственной канцелярией, Комитет министров и его канцелярия и Канцелярия по принятию прошений, на высочайшее имя приносимых. В великолепных залах дворца, устланных бархатными коврами, обвешанных тяжелыми драпировками, уставленных золоченой мебелью, бесшумно двигались необыкновенно статные камер-лакеи в расшитых ливреях и белых чулках, разнося чай и кофе. В дни заседаний пленума (по понедельникам) царила какая-то взволнованная торжественность. Внушительные фигуры по большей части престарелых сановников, в лентах и орденах, — военные и придворные мундиры, — сдержанные разговоры — все создавало какую-то атмосферу недоступности, оторванности от низменной будничной жизни. В эти дни человек в пиджаке показался бы какой-то неприличной и дикой аномалией, если бы он вдруг очутился в среде этих выхоленных, нарядных, осанистых людей.
Студенты-милиционеры