Папин роман с Ириной начал давать осечки, об этом мне стало известно после звонка самой "жертвы" из Нью-Йорка. Ирина писала папе письма, но, очевидно, с какого-то времени он перестал ей на них отвечать. Что послужило причиной такого странного поведения отца, не знаю. Но бедная Ирина, которая, как на плаху, положила свою "честь и совесть" влюбленной девочки, металась на другой стороне планеты в полном непонимании происходящего. У отца в Парголово телефона не было. Эта изоляция во многом помогала ему избегать нежелательных встреч и звонков. Во время последней нашей прогулки по Каменному острову отец в озлоблении сказал: "Вот, пишет мне целые письма-романы. Кому это надо, у меня нет времени читать всю эту галиматью!" При этих словах он вынул из портфеля штук двадцать нераспечатанных конвертов и сунул их в мусорный ящик. Бедная Ирина, подумала я, плакал твой "иконостас" над кроватью. Беспокойство ее, как оказалось позже, было связано с намеченными мероприятиями для оформления их с Гуленькой брака. К этому времени отец развелся. Все бумаги, юридические документы были у Ирины готовы, и дело было за малым, она готова была приехать в Ленинград, чтобы пойти с отцом в районный загс. То ли он не мог и не хотел этого, то ли просто не любил ее, а может, в связи со мной и Никитой планы "юристов" поменялись - все свелось к его исчезновению с ее горизонта. Это было совершенно в его духе. Как только возникали в его любовно-сердечной сфере проблемы, он старался испариться, надеясь, что, может, рассосется само по себе. Но не таков был характер Ирины. Для нее не было преградой ни молчание отца, ни двенадцатичасовой перелет в СССР, ни явное нежелание "жениха" с ней переписываться. Она купила путевку с билетом, позвонила мне и сообщила, что через пару недель приедет. Я послала отцу телеграмму в Парголово, вечером он мне позвонил:
- Эта дуреха предлагает мне на ней жениться! Чтобы спасти меня! Пошла она к черту! Мне все надоело, я ей написал письмо, объяснил, что нужно подождать, я сейчас не готов... Так она хочет заплатить все алименты за Дуню до восемнадцати лет, а мне - чуть ли не завещание на имущество. Она сошла с ума, думает, я на это куплюсь!
Отец был возбужден до предела.
Ну как тут не восхититься! Никаких сделок с совестью и всегда правда, одна только правда, голая, страшная, ранящая... Дорогая Ирина, мне было ее жалко, и я совершенно не представляла, как буду ее встречать, что буду ей говорить и объяснять. Последняя фраза отца была: "Прошу тебя, избавь меня от этой истерички, встреть, поговори... скажи, что меня нет в городе. Может быть, я и возникну на десять минут, но в самом конце".
Моя встреча с "юристом эмиграционного отдела" приближалась. В голове я рисовала картину этой встречи, что нужно отвечать, как говорить. Но прежде всего я решила ни в коем случае не показывать страха и никак не выдавать своего крайнего желания соединиться с Н.К. любыми средствами. Будто все это для меня не столь уж важно, а взаимные письма и звонки - ну так это одна "любовная игра". Жизнью я довольна, у меня сын, работа, ехать никуда не собираюсь. Это была интуитивная тактика поведения и защиты от возможных предложений. Тем более, что на их глазах происходила комедия как бы "вполне всерьез", моего отца и Ирины. Как не покажется странным, но в день нашего свидания я чувствовала себя спокойно и уверенно.
Отец приехал около пяти часов дня, а через полчаса раздался звонок в дверь и на пороге возник молодой мужчина, лет тридцати шести... с огромным букетом белых цветов. Вначале вошел букет, а потом из-за него выглянуло на меня улыбчивое лицо брюнета с голубыми глазами. Он был полноват, среднего роста, в модной импортной куртке и джинсах.
Я провела гостя из коридора в комнату.
- Меня зовут Николай Иванович, мы с Игорем Ивановичем давние знакомые, - произнес, улыбаясь, мужчина и как-то фамильярно обнял отца за плечи.
Я поставила букет в вазу, предложила присесть всем за круглый стол, накрытый непарадной кашемировой скатертью. Неожиданно отец достал из своего портфеля бутылку коньяка, коробку шоколада, лимон и предложил выпить.
- Ах, с удовольствием! Коньячок - это всегда хорошо, суетливо-радостно болтал "николай иванович". - Знаете, у меня дочка, ее зовут Василиса, а у вас, значит, Ванечка. Вот какие русские имена у наших детей, это теперь стало возвращаться. Да, - с грустью вздохнул он, - знаете ли, все разбили в свое время, разорили, а теперь мы восстанавливаем. - Я не ослышалась, акцент был именно на слове "мы". Коньяк был разлит по рюмкам, и наступила неловкая пауза. Мне казалось, что семейные портреты и фотографии деда и бабушки в ролях с явным недоумением глядели на нас со стен.
Гость осмотрелся и, будто читая мои мысли, произнес:
- А покажите мне, Ксения Игоревна, фотографию вашего Ванечки.
Принесла, протянула:
- Хороший пацан.
И пауза. Я молчу, отец болтает о "погоде", по сути к делу не приступает, а я продолжаю ждать. Цветы в вазе белыми факелами демонстрируют свою казенную принадлежность, коньяк разлит повторно.