Русская Швейцария

После указа, окончившего существование студенческой колонии, русское население Цюриха резко сокращается, но по-прежнему на берегах Лиммата не умолкает русская речь. Состоятельные приезжие чаще всего останавливаются в роскошном «Бор-о-Лаке» (“Baur-au-Lac”) на самом берегу озера. Здесь размещается во время своих приездов Герцен, в этом отеле Чайковский в 1873 году записывает в дневник: «Цюрих – прелесть», сюда будут приезжать лучшие и богатейшие семейства из России, занимая нередко по целым этажам со своей челядью и компаньонами.

По-прежнему привлекательным для молодежи остается и Цюрихский университет, но учеба в нем уже теряет прежний революционный колорит. Центр политической эмиграции переносится в Женеву. Это отмечает в своих воспоминаниях о рубеже веков революционер-анархист Герман Сандомирский: «Цюрихская колония русских студентов была значительно менее людной и менее демократической, чем женевская… Но даже кратковременное пребывание в Цюрихе убедило меня в том, что Цюрих имел все основания гордиться славными традициями прошлого, но что в настоящее время пульс общественной политической жизни бился не в нем. Крупнейшие силы эмиграции находились в то время в Женеве». Меняется и стиль поведения русских студентов. «Здесь же, в Цюрихе, – пишет дальше Сандомирский, – провинциальный облик и патриархальные нравы изумительно чистого и исключительно зажиточного города накладывали, так мне, по крайней мере, показалось, своеобразный отпечаток и на жизнь местного русского студенчества…Русское студенчество меньше всего жило здесь коллективной жизнью. Столовую и читалку посещала только небольшая часть студенчества. Остальные жили и обедали в бюргерских пансионах. Нравы, особенно зажиточной части русского студенчества, отображали на себе влияние корпорантских нравов Германии. Стрядов (знакомый Сандомирского. – М.Ш.) и некоторые его товарищи томились однообразием своей жизни и мертвящей скукой, наступавшей по окончании дневных занятий. Тоску свою они топили в гигантских кружках пива. И когда во время ночных прогулок по Цюриху их начинала душить тоска по России и оставленным там близким, а вид расставленных по углам монументальных полицейских приводил их в остервенение, они вносили разнообразие в ночную жизнь Цюриха тем, что железными наконечниками своих тростей проводили по железным шторам магазинов, отчего в глухом переулке подымался невообразимый шум. На этот шум откликался полицейский, стоявший на ближайшем перекрестке, который, вынырнув из поглощавшего его мрака, предъявлял шумной компании требование уплатить штраф. После некоторой перебранки штраф вносили, и толстый агент тут же, на месте преступления, выдавал квитанцию в уплате его».

Не та уже и библиотека. Так, будущий известный большевик Владимир Бонч-Бруевич, приехав в Цюрих в 1896 году и устроившись в мансарде на Цюрихбергштрассе, отправляется, после того как записался на философский факультет университета, в русскую читальню. Здесь его поражают две вещи: обилие «чрезвычайно ценных и редкостных книг» и то, «что эти книги почти никто не берет читать». Большинство книг Бонч-Бруевич находит «совершенно чистенькими, новенькими, некоторые даже неразрезанными».

В университет приезжают уже не только за медициной. У новых поколений свои кумиры. Анатолий Луначарский, изучающий в Цюрихе в 1895–1897 годах философию и естественные науки, приезжает ради эмпириокритицизма Авенариуса, который входит в моду среди русских гимназистов наряду с марксизмом, – юноши всеядны. «Вот почему ко времени окончания гимназии, – читаем в “Воспоминаниях и впечатлениях”, – у меня твердо установился план победить во что бы то ни стало сопротивление семьи и, устранившись от продолжения образования в русском университете, уехать в Цюрих, чтобы стать учеником Аксельрода, с одной стороны (к нему я имел хорошие рекомендательные письма), Авенариуса – с другой».

«Я окончательно решила поехать в Швейцарию и поступить в Цюрихский университет в семинар профессора Геркнера, который тогда считался марксистом». Это вспоминает Александра Коллонтай, студентка семестров 1898–1899 годов. Поездке предшествовала семейная драма – ради марксистских лекций замужняя дама решает бросить ребенка. Отец ее не в восторге, «но, выслушав доводы, он обещал ежемесячно высылать мне денежное пособие, поставив условие, чтобы мы матери не говорили, почему, куда и зачем я еду. Многие дамы в те годы уезжали на зиму за границу, якобы для поправки здоровья. Мы скажем маме, что врачи требуют моего пребывания в швейцарских горах. Это успокоит ее…»

А.М. Коллонтай