Русская современная драматургия. Учебное пособие

Рано ушедший из жизни драматург оставил нам небольшое по объему, но глубокое по социально-нравственной насыщенности, высокохудожественное наследие.

«Дом окнами в поле» (1964), «Прощание в июне» (1966), «Старший сын» (1967), «Утиная охота» (1970), «Двадцать минут с ангелом» (1970), «История с метранпажем» (1971), «Прошлым летом в Чулимске» (1972)… Несмотря на небольшой объем написанного, есть все основания говорить о художественном мире, о театре Вампилова как о сложившемся неповторимо ярком явлении. При всем многообразии воссозданных в пьесах Вамлилова ситуаций, разнородном составе действующих лиц, неодинаковой остроте конфликта, они представляют единый цикл пристрастных социально-нравственных исследований нашей жизни с высоких гражданских позиций.

При жизни драматурга его пьесы не были по достоинству оценены. «Вампиловский сезон» в театре начался после смерти драматурга. И это не случайно.

Молодому драматургу удалось чутко уловить и талантливо передать тревожные явления в нравственной атмосфере застойного времени. Хотя большинство своих пьес Вампилов называл комедиями, о жанровом их своеобразии существуют разноречивые суждения. Почти никто не принимает его комедии в «чистом» определении жанра. Их расценивают как «серьезные комедии», «серьезные анекдоты». «притчи» и т. д. Но точнее всего, кажется, представление о каждой из пьес А. Вампилова как о «сложном жанровом синтезе, в котором доминирует над всем психологическая драма» (Т. Журчева).

Его жесткие притчевые комедии меньше всего можно упрекнуть в объективизме, сторонности авторской позиции и мелкотемье. К примеру, одноактная комедия «Двадцать минут с ангелом» только начинается как анекдот. Все ее герои – узнаваемые жизненные типы и когда они по воле автора собираются на одной сценической площадке, чтобы решительно выразить недоверие бескорыстию, простому человеческому участию (готовности одолжить 100 рублей «за просто так»), – картина складывается безотрадная. В бескорыстие некоего Хомутова не верят не только командированные пьяницы Анчугин и Угаров (шофер и экспедитор, «добывающий унитазы для родного города»), не только полуграмотная гостиничная уборщица Васюта, но и человек «тонкий», скрипач Базильский, и «дипломированный молодожен» инженер Ступак. Простой анекдот перерастает в злую сатиру, когда конфликтовавшие до появления Хомутова обитатели гостиницы «Тайга» сливаются в единое мурло воинствующего мещанина. У Анчугина и Угарова по крайней мере просто и без затей: надавать этому явившемуся «ангелу» по шее за обман – и порядок. А Базильский и Сгупак изощренно издеваются над добрыми помыслами, щеголяя эрудицией, упиваясь собственным «остроумием»: «Кто вы такой, чтобы раскидываться сотнями? Толстой или Жан-Поль Сартр?.. Может, вы журналист и ищете себе фельетон? А может – новый почин?» (277, 279)[19]. «Хулиган! Шарлатан! Псих! Пьяница!» – сливается в общем реве. Авторское сатирическое заострение доходит до грани гротеска. Перед нами уже не люди, а нелюди, свора, обложившая Хомутова, готовая его растерзать. Непонятное пугает и озлобляет обывателя. Дошедшее до предела, до границы, отделяющей смешное от страшного, напряжение снимается только тогда, когда Хомутов сбрасывает «ангельские крылышки», признавшись, что он непутевый сын, забывший о матери. Эти сто рублей – запоздалые сыновние рубли – жгут ему руки, и он готов их отдать кому угодно. Итак, нет ангела, нет бескорыстного доброго поступка – есть позднее прозрение. Это примиряет «свору» с Хомутовым, делает его «понятным» (ну, конечно же, не бывает, чтобы по первому крику – 100 рублей… взаймы, и уж более того – за «просто так»!). Автор постепенно возвращает персонажам их изначальный облик: оказывается, они не такие уж и плохие. Они даже могут по-человечески посочувствовать «ближнему» и ужаснуться всему случившемуся с ними несколько минут назад: «Это ужасно, ужасно. С нами что-то приключилось. Мы одичали, совсем одичали… Мы должны были вам верить – конечно! Мы были просто обязаны…» (280–281). «Пойми, браток, – подытоживает Анчугин, отойдя от „наваждения“. – Деньги, когда их нет, – страшное дело» (281).