Мещанство быта и мещанство духа давно волнует В. С. Розова, старейшину нашей современной драматургии. Один из его девизов: «Искусство – это свет»[25]
. И вся его драматургия служит этой сверхзадаче: просветлению душ человеческих, прежде всего – юных. Всем памятны «розовские мальчики» 50-х годов. Максималисты, борцы за справедливость (пусть на узком, бытовом фронте), они преподносили взрослому окружению уроки независимости в мыслях, доброты и человеколюбия и противостояли тому, что порабощало в них личность. Одним из них был Андрей Аверин («В добрый час!»), не пожелавший идти в институт с черного хода и решивший самостоятельно искать свое место в жизни: «Но где-то есть это мое место. Оно – только мое. Мое! Вот я и хочу его найти. Призвание – это, наверное, тяга к этой точке» (132)[26]. Это был поступок. Олег Савин («В поисках радости») – романтик, плывущий «по облакам, и невесомый и крылатый» – в свои 15 лет всем существом своим отторгает мещанскую психологию жены старшего брата Леночки и когда она выбросила в окно его банку с рыбками («Они же живые!»), не выдерживает: сорванной со стены отцовской саблей неистово рубит новую мебель. Реакция наивная и, может, неадекватная. Но тоже поступок.Как бы ни иронизировала тогдашняя критика по поводу «героев в коротких штанишках», они, эти герои, поражали и привлекали своим романтическим бесстрашием и чистотой помыслов в «неравном бою» со злом. «…Ну разве это самое важное,
Время шло, ужесточалось, повзрослели те розовские мальчики, появились новые, совсем другие. Уже к концу 60-х, в «Традиционном сборе» (1966), зазвучала тема подведения итогов, часто тревожных. Автор отразил то настроение «перехода от социальных иллюзий к трезвости», что и многие другие драматурги на выходе из «своих шестидесятых»: А. Арбузов («Счастливые дни несчастливого человека»), В. Панова («Сколько лет – сколько зим»), Л. Зорин («Варшавская мелодия») и др. «Смена песен» в общественном сознании отразилась и на героях «Традиционного сбора», например, критика Агнии Шабиной. Она сменила честность и смелость ранних своих статей на конформизм нынешних, пишет уже не так «лобово», «все дальше и дальше уходя… от своей личности» (491). Теперь «обаяние таланта» молодых авторов вызывает в ней раздражение: «Надоели мне эти вьюнцы со своими знаменами неопределенного цвета… Посредственность и бездарность куда менее вредны» (438–439). Духовное перерождение в сторону апатии, равнодушия, отказа от идеалов молодости – одна из самых опасных и устойчивых социально-нравственных болезней застойного времени, и В. Розов не ограничивается лишь ее констатацией. Оставаясь верным наиболее близкой ему линии «психологического реализма» в искусстве, он глубоко исследует проблему «несостоявшейся личности» в пьесах 70—80-х годов: «Четыре капли» (1974), «Гнездо глухаря» (1978), «Хозяин» (1982) и «Кабанчик» (опубликована в 1987 г.).
В многочисленных беседах со студентами литературного института и молодыми драматургами В. Розов неизменно отстаивает как специфическую высокую миссию театра его эмоциональное воздействие на зрителя. «Моя любовь неизменна – театр страстей. Если в пьесе одна только мысль, я начинаю протестовать»[27]
. В доперестроечные времена его как раз и критиковали за сентиментальность и мелодраматизм, но он оставался верен себе: «Автор должен быть добр сердцем и уметь плакать» (584).Название «Четыре капли» ассоциируется у автора, помимо прочего, с образом: «четыре слезы». Несмотря на жанровые подзаголовки комедийного ряда («шутка», «комедия характеров», «комедия положений», «трагикомедия»), автор говорит о серьезном. Ведь только в нравственно больном обществе 13-летние подростки вынуждены вступаться за честь и достоинство своих «несовременных» родителей от наступающего хамства («Заступница»), а утвердившиеся в жизни хамы наглы и изобретательны в оскорблениях тех, кто не живет по их правилам, они – рабы озлобленности и зависти («Квиты», «Хозяин»); дипломированные и остепененные дети предпочитают самым близким людям-родителям – общество «нужных людей» («Праздник»). Различные варианты бездуховности в характерах и взаимоотношениях между людьми, запечатленные в этих конкретных реалистических сценках-зарисовках – слепок общества, в котором недостает «поразительного, исцеляющего душу тепла человеческой доброты»(629).
К. началу 80-х годов психологический реализм Розова приобретает новые, более жесткие формы. Герой одноактной сцены «Хозяин»[28]
швейцар ресторана – и легко узнаваемый конкретный тип, и одновременно страшный символ утвердившегося на «командных высотах» ничтожества. Пожалуй, столь сатирически заостренное обобщение у драматурга встречается впервые. Недаром авторская ремарка в начале пьесы «ориентирует» нас на Л. Андреева: швейцар «в золотых позументах, как будто в „Анатэме“ „Некто, охраняющий входы!“»