Русская троица ХХ века: Ленин, Троцкий, Сталин

Неудивительно, что войну со столь неясными целями и перспективами эти люди — кто протрезвев поневоле, кто отравившись патриотическим суррогатом, — не только возненавидели очень скоро, но и жутко остервенели от нее.

Да на что иное можно было рассчитывать, если даже прошлая война с Японией, не такая уж большая и очень далекая от средоточий русской жизни, вызвала совсем нешуточную революцию в столицах и сильно пошатнула вековые устои режима? В итоге три страшных года спустя, после смены власти тяжелейшей из всех проблем оказалось даже не столько бремя войны, сколько пути избавления от него. Именно это, а не политика и не экономика стало самой важной и безотлагательной задачей для большевиков.

И вот «мирные народы», начхав на «чести клич», получили искомое. По сепаратному Брестскому договору с Берлином, подписанному в марте 1918 года, от российского государства отторгались Польша, Литва, части Белоруссии и Лифляндии. Германия также сохраняла за собой большую часть побережья Рижского залива и Моонзундские острова. Армия и флот, в том числе воинские части РККА, сформированные советским правительством, подлежали полной демобилизации. Балтийский флот выводился из своих баз в Финляндии и Прибалтике, Черноморский со всей инфраструктурой передавался Центральным державам. Россия выплачивала 6 миллиардов марок репараций и компенсировала убытки, понесенные Германией в ходе Октябрьской революции — 500 млн. золотых рублей. Советское правительство обязывалось прекратить всякую агитацию и пропаганду против Центральных держав.

Получается, что будущие «жертвы версальской несправедливости» обошлись со своими побежденными ничуть не гуманней, а в основном не в пример жестче, чем поступили с ними самими два года спустя. Германии, например, оставили 100-тысячную сухопутную армию, а репарации были разложены на невозможно долгий срок — почти что до того момента, когда в реальном историческом времени пала Берлинская стена.

Большевики сулили мир без аннексий и контрибуций, а пришлось платить по счетам победителей. И здесь Ленин во второй раз в жизни сыграл определяющую роль в судьбе страны — пошел против течения и ожесточенно сражался за мирный договор. Было ли это гениальным предвидением? Едва ли. Он все еще уповал на мировую революцию, как христиане ждут второго пришествия.

Но опять угодил в точку — правда, не совсем ту, но тоже вполне подходящую. Через восемь месяцев революция в Германии свергла кайзера. Немцы спешно покинули свои новые приобретения и отказались от всех требований.

Однако Брестский мир дал решающий импульс «демократической контрреволюции»: в Сибири и Поволжье провозглашались эсеровские и меньшевистские правительства, в Москве в июле 1918-го произошло восстание левых эсеров. Подавление этих выступлений, в свою очередь, привело к окончательному установлению однопартийной большевистской диктатуры, а затем к полномасштабной гражданской войне.

В ходе ее российским элитам предстояло убедиться в реальности угроз расчленения страны и бесконечной войны всех со всеми. В конце концов уцелевшие признали легитимность большевиков, потому что те заново собирали империю, восстанавливали пусть новый и чуждый во многом, но твердый порядок. Лозунги свободы и демократии больше не воспринимались. Все классы и слои, еще не уничтоженные, уставшие от войн, хотели стабильности. На краткий миг ее и получили.

Источник третий — традиция, однако!

Герои Февраля, как показала жизнь, совсем не понимали страну, которой они пытались руководить. Популярный миф о народе-богоносце внушал благостные иллюзии. Вот так чувствовал себя первый глава Временного правительства князь Львов в конце апреля, когда уже все выглядело весьма непросто: «Великая русская революция чудесна в своем величавом, спокойном шествии… Чудесна в ней сама сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера. Идея, взращенная из мелких семян свободы и равноправия, брошенных на черноземную почву полвека тому назад, охватила не только интересы русского народа, а интересы всех народов мира. Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства» [Милюков, 2001, т. 1:74].

Странное впечатление оставляет этот экзальтированный текст. Выделим из половодья эмоций стройный ряд логических заключений. Именно мы — самые-самые, только мы одни способны объединить в себе весь мир, оттого он обязан немедленно восхититься и отдать нам пальму первенства, так чтобы все были равны, но мы при этом — непременно впереди, а остальные бы следовали, совершенно свободно, по-братски и в своих же интересах, курсом великой руководящей идеи.