Русская троица ХХ века: Ленин, Троцкий, Сталин

Теперь попробуем подставить на место «великой русской революции», то есть конкретной Февральской, аналогичную подборку с разных страниц отечественной истории. Для начала, скажем, «внутренний стержень православной веры в соборной душе народа», затем «великие идеалы коммунистического строительства»; наконец, последний взвизг отечественной политической моды — «демократия эгалитарная, но не либеральная, где свобода отдельного человека ограничена интересами сохранения государственного суверенитета» (и это вот косноязычно мямляшее — оно, представьте, тоже демонстрирует духовную жажду углядеть в каком-нибудь уголке мира стройные колонны идущих следом!). Неприятно, конечно, сводить в одном ряду людей благородного кондуита, подозреваемых в идеализме, с анонимными передовицами, тем паче с ивановым-стоседьмым. Да что поделаешь…

Ибо вот как трансформируется сегодня комплекс романтического мессианства в подсознании отнюдь не сервильного, даже нисколько не системного, а открыто протестующего российского политика из молодых — отчасти левого, на чуток просвещенного националиста, а в основном, как большинство, противника бюджетных распилов под государственническими вывесками. В недавно вышедшей книге он сперва описывает на высокой публицистической ноте, каким хотел бы видеть будущее родины; толково рассуждает о достоинствах своего поколения, не успевшего нахлебаться жизни при совке, даже проклятые девяностые прощает и оправдывает до какой-то степени, потому что тогда и оппонентам давали свободу, кто на сколько вытянет. Брезгливо морщится от вопилок, спускаемых по вертикали в толпу, на утеху ликующей гопоте: «Россия, вперед! Кто против — урод!» и т. п. И вдруг, как настоящая оплеуха ни с того ни сего, средь мирного разговора — квинтэссенция этого далекого вымечтанного счастья: «Таким образом, западная цивилизация, идейно исчерпанная, но сохранившая смысловое первенство, получает по зубам сразу двумя аргументами: а) вы бескультурны, ваши локальные специалисты комичны на фоне массового явления русской интеллигенции; б) вы лишены коллективистского инстинкта, ваше атомизированное общество с его гражданскими механизмами проигрывает нашей энергии братства» [Шаргунов, 2008: 47].

Господи, чего же ради, во имя каких высоких целей и благ, а главное, за что сразу целой цивилизации — по зубам (пусть даже только «аргументами»)?! А вот за то, оказывается, что не нашему всечеловечному братству, а ей до сих пор принадлежит «смысловое первенство». На неотвязно зудящий участок в идейной подкорке сползаются сами собой, словно навозная фауна, клише векового бреда, которые для мыслящего человека, будь он левым, правым или фиолетовым в крапинку, вообще-то должны бы быть унизительны по определению. С таким всеобщим содержанием не то что на какую-то там «высокую культуру постижения жизни», но и на мало-мальски приличное будущее рассчитывать России, увы, не приходится.

В реальности в начале XX века не только остальной мир, но и народные массы в отечестве — к счастью ли, к несчастью — никаких подобных мыслей вовсе не имели. «Не богоносец, а зверь», — так оценят потом свой народ те, кто угшвапся свободой весенних месяцев 1917-го. Как писал Милюков: «этот народ, сохранивший мировоззрение иных столетий, чем наше, а в последнее время строгого режима умышленно удерживаемый в темноте и не сторонниками этого режима, — этот народ действительно предстал перед наблюдателями его психоза как какая-то низшая раса» [Милюков, 2001, т. 1: 12].

Еще хлестче высказался думский коллега Василий Шульгин — не либерал, а монархист, сам приложивший руку к свержению своего государя. «Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди… Но сколько бы их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное», — такими он вспоминал соотечественников, оказавшись в эмиграции.

И это тоже логично. Потому что, если экстрагировать до последнего предела думы всех наших одухотворенных мечтателей, революционных романтиков и суверенных сукиных сынов об исторической миссии России, сведя их в единый сухой остаток, — то и выйдет в чистом виде иностранец Оруэлл. Сатира Animal Farm, для которой в России так и не придумали канонического перевода названия: одним она запомнилась как «Звероферма», другим как «Скотный двор», третьим вовсе как «Скотский хутор». Там, как сказано, во-первых, все животные равны, во-вторых, одни равнее других.

Действия большевиков были адекватными «доставшемуся в наследство» человеческому материалу.