Русская церковная смута 1921-1931 гг.

Деятельность его убедила даже представителей гражданской власти, что все это движение уже не что иное, «как палое и зяблое дерево». В начале мая состоялся живоцерковный собор, а в середине этого месяца уже пошли слухи о предстоящем освобождении Патриарха. 25 июня состоялось определение распорядительного заседания Верховного Суда об освобождении Патриарха Тихона. 26 июня он уже был на свободе, 28 июня обратился с посланием «К архипастырям, пастырям и пасомым Православной церкви».[17]

Это первое послание имело огромное значение. Св. Патриарх Тихон в нем прежде всего касается живоцерковного суда над собой. Св. Патриарх заявляет, что он не признал предъявленного ему приговора живоцерковного собора по двум основаниям: 1) формально – Патриарх не был позван на суд и даже не был извещен об этом суде, поэтому и сам приговор не может иметь силы; 2) по существу – обвинение в политической контрреволюции неосновательно: с 1919 г. Патриарх дал определенные указания о невмешательстве церкви в политику. «Конечно, я не выдавал себя, – говорится в патриаршем послании, – за такого поклонника советской власти, какими объявляют себя церковные обновленцы». Но, однако, когда ему стали известны постановления Карловацкого собора, то он склонился к мнению меньшинства. После обращения Карловацкого В.Ц.У. к Генуэзской Конференции Патриарх закрыл и само Карловацкое Церковное Управление, возникшее помимо него, с благословения Константинопольского Патриарха. «Отсюда видно, что я, – как пишет Патриарх, – уж не такой враг советской власти и не такой контрреволюционер, каким меня представляет собор». Отмечает послание случайный и даже противоканонический состав собора в отношении к архиереям, которым принадлежат судебные функции, а именно: из 67 живоцерковных епископов только 10 или 15 являлись архиереями старого посвящения, остальные беззаконно поставлены уже обновленцами. Переходя к вопросу о будущем направлении церковной политики, Патриарх заявляет: «Отныне я определенно заявляю всем тем, кто будет пытаться восстановить его против советской власти, что их усердие будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на советскую власть, откуда бы оно ни исходило». Это послание Святейшего воспроизводит в значительной степени его показания, сделанные им во время заключения, и заявление, появившееся в связи с ходатайством об освобождении.

Живоцерковники особенно настаивали на том, что Патриарх и его церковные организации контрреволюционны, что они в своей деятельности инспирируются контрреволюционерами из числа Карловацких деятелей и, следовательно, опасны для существующей власти как таковой. Св. Патриарх, как мы знаем, давно занял лояльную позицию по отношению к советской власти, теперь же ему пришлось более детально формулировать свое отношение под влиянием тех обвинений, которые были ему предъявлены гражданской властью, поддерживались живоцерковниками и вызваны были безрассудным политиканством Карловацкого собрания 1921 года и Карловацкого В.Ц.У. Заявления, сделанные на следствии, обязывали главу русских епископов повторить их и открыто, и это было сделано Св. Патриархом с величайшим мужеством с единственной целью достигнуть возможного блага для церкви. Положение последней в это время, несмотря на провал живоцерковников в крупных городских центрах, было ужасно. Патриарх 26 июня был освобожден, а 28-го уже выпустил свое первое послание, отвечающее на мучительный для многих верующих вопрос об осуждении его живоцерковным собором. С 26 июня Св. Патриарх вступил фактически в управление Русской Церковью.

В зарубежных кругах карловацкого уклона очень часто подчеркивается, что Св. Патриарх после его освобождения взял в свои руки управление церковью с согласия православного епископата, как сказано в его послании к Сербскому Патриарху. Я боюсь, что этому выражению придается какое-то церковно-правовое значение. Если это так, то нужно сказать, что дело обстояло совершенно иначе. То, что Св. Патриарх скромно называет согласием епископата, на самом деле был «многоболезненный вопль» всех верных чад церкви, в том числе и епископов. Это было не основание для восприятия власти, а самый сильный мотив для этого. Не церковно-правовое значение имело это согласие, а стало моральным побуждением к немедленному вступлению в дела управления, так как фактически никакого центрального Патриаршего управления в это время не существовало. Святейшему с первых же шагов пришлось все создавать снова. Дела и помещение были захвачены живоцерковниками, не было налицо епископов, членов последнего состава Священного Синода. Тем не менее Святейший 15 июля имел уже возможность обратиться с новым посланием к церкви.[18]