Русская церковная смута 1921-1931 гг.

Противный всякой церковной дисциплине переход митр. Евлогия в юрисдикцию Константинопольского патриархата не только не мог остановить дела, но вызвал окончательное запрещение самого митр. Евлогия и солидарного с ним клира. Продолжая совершать таинства после запрещения, евлогиане уже оказались в положении бесправных в том отношении, что потеряли даже право на апелляцию. Этим упростили задачу предстоящего суда, которому остается только констатировать факт раскола.

Указ митр. Сергия от 20 мая 1931 года, запрещавший полностью священнослужение митр. Евлогию и солидарному с ним клиру, оставлял возможность выхода для раскаявшихся, поручив митр. Елевферию, отныне представителю Русской Патриархии в Западной Европе, право не только принимать отколовшихся в церковное общение, но и разрешать им и священнослужение, не исключая митр. Евлогия.[69]

Конечно, психическое настроение митр. Евлогия и увлеченного в раскол клира в этот момент не соответствовало указанному выходу. Если Патриархия протягивала руку помощи, то отколовшиеся скорее готовы были раздувать если не мировой пожар, то раскол во вселенском масштабе.

Нам не раз приходилось отмечать, что процессы, совершавшиеся в России и за рубежом, сходные между собой по существу, отличались друг от друга темпом их развития. Это вполне подтверждается событиями только что изученного нами времени (1927 до 1931 гг.). В России последнее отпадение относится к первым годам этого времени (1927–1928 гг.), а за рубежом последнее отпадение произошло в самом конце. В то время, как в России «иосифлянский раскол» шел к своему естественному концу, почти в тех же условиях возник за рубежом новый раскол, последний по времени, – «евлогианский». Этим и завершилась русская церковная смута.

Когда мы говорим о завершении смуты, мы вовсе не хотим утверждать, что русское церковное общество достигло желанного единения и что больше уже ничто не угрожает миру церкви. Под завершением церковной смуты мы разумеем то, что она, достигнув максимума в своем развитии, как бы переломилась и пошла на убыль. Если волны еще бороздят поверхность Русского моря, то это волнение происходит по инерции: движущая сила смуты изжита русским церковным обществом.

Несмотря на большое число всяких отколов, из которых самым значительным по размерам было живоцерковство, Русская Церковь сохранила основную массу верующих и сейчас насчитывает не менее ста миллионов своих членов. Таким образом, и в настоящее время более двух третей всего православного населения земного шара принадлежит к Русской Церкви. Существенный урон, понесенный ею, не изменил ее положения в православном мире. Внешние испытания в этом отношении менее значительны. Это тем более верно, что, по словам поэта, «тяжелый млат, дробя стекло, кует булат».

Внешние испытания и явились тем тяжелым млатом, который, несколько сокращая объем, выковывал булат и придавал Русской Церкви монолитность, большое сцепление образующим ее частицам, увеличивал ее удельный вес. Расколы же отделяли частицы изнутри. Правда, удаление стеклообразных элементов тоже делало остальную массу более целостной. Но в процессе этого внутреннего выделения, возможно, увлечены и церковно ценные частицы. Этим прежде всего расколы и вредны. Они отрывают от церковного тела элементы верующие и даже церковно настроенные, но только смущенные внешним положением церкви и агитацией расколоначальников. Тяжкая вина раскола не может пройти бесследно для отпавших в раскол. Значительная часть раскольников ожесточается против церкви и в этом ожесточении отходит все дальше и дальше от нее. Кто может сказать, где предел этим внецерковным мытарствам и не ведут ли эти блуждания прямо или косвенно к утрате всякой веры?

И при всем том, имеются случаи противоположные. Нет такого раскола, из которого не было бы возвращения в церковь. В этом отношении особенно ярки примеры в России. Последнее является весьма показательным. Церковь, создающая свое единство, является притягательной силой. Все это дает основание спокойно смотреть на будущее. Будущее Русской Церкви не будет менее значительным в судьбах православия, и даже наоборот, в грозе и буре создающиеся духовные ценности в среде русского церковного общества, увеличат ее значение.

В силу этих же соображений можно утверждать, что всякие попытки, с чьей бы стороны они ни исходили, решить какие-либо общецерковные вопросы или специально касающиеся Русской Церкви, помимо нее, принесут инициаторам этих решений только разочарование.