Русская Вандея

Имея самое серьезное намерение предложить их превосходительствам убираться, куда пожелают, я открыл дверь в номер, сделал два шага и остолбенел.

В неуютной комнате, загроможденной дорожными вещами, заваленной всякими отбросами, которых, наверно, не убирали две-три недели, возле грязного стола, усеянного объедками и уставленного грязной посудой, сидело трое: два генерала и один статский. В последнем я сразу узнал тоже генерала, да еще какого! Это был бывший начальник Александровской Военно-юридической академии, в которой я получил образование, генерал-лейтенант Звонников. Двое других, генерал-майоры фон-Ремер и Московенков мои сослуживцы по Кавказу.

Я поздоровался и объяснил, возможно деликатнее, генералам, что комендатура, должно быть, по недоразумению отвела мне этот самый номер.

– Мы знаем, – весьма миролюбиво сказал Звонников, – что живем незаконно. Нам отвели номер всего лишь на две недели, а мы тут обретаемся около месяца. Но мы в этом не виноваты. Куда нам деться!

Меня поразил запуганный вид их превосходительств и робкий, неуверенный тон речи. Хотя судейские генералы и в прежние времена славились своей простотой и доступностью, но все-таки генерал – генерал.

– Мы прибыли с Украины, – пояснили они. – Когда Деникин взял Киев, нас зарегистрировали и заставили ехать сюда для реабилитации.

– Вы служили у большевиков?

– Я, например, – ответил Звонников, – работал в кооперативе. Совсем свыкся с жизнью частного человека. Большевики меня не трогали. Не знаю, для чего сорвали меня с места. Я более не хочу служить на военной службе, уже и лета мои предельные… Зачем меня оторвали от семьи? А ну, как Добровольческая армия сейчас отступит? Порвется всякая связь с семьей… Когда еще высшая следственная комиссия при штабе Деникина разберется в том, что мы делали при большевиках.

Метаморфоза со Звонниковым поразила меня. От прежнего блестящего, фатоватого генерала-карьериста и моложавого бон-вивана не осталось и следа. Сняв юпитеровскую форму, он точно переродился.

– Эк ведь как их опрощают в Совдепии! – невольно думал я.

Сетуя на то, что Доброволия бессмысленно оторвала его от семьи, Звонников точно предугадывал, что ему уже больше не увидеть жены и детей: через месяц его сразил тиф.

Ген. фон Ремер и Московенков тоже служили в каких-то советских учреждениях в Киеве, за что и расплачивались.

Я заверил тройку своих старших коллег, что не только не стану покушаться на их убогий угол, но даже приму все меры к тому, чтобы номер закрепили за ними.

– Заночую у председателя, а завтра буду скандалить в комендатуре, – сказал я, прощаясь с генералами, и отправился по Садовой.

Возле Таганрогского проспекта встретил того, к кому шел.

– А ведь я иду к вам, – утешил меня старик. – Думаю, пустите до утра в свой номер.

– Как так? Что такое?

– Да, штука скверная. Мне указали номер в «Палас-Отеле», где хлопнули Рябовола. Прихожу, а там живет госпожа Комиссарова, жена генерала-охранника, недавно выселенного с Дона. Несчастие вселило в нас энергию, и мы решили нажать на генерал-губернатора Семенова, хозяйничавшего в Ростове наравне с добровольческими властями.

– Так и так, отказываемся судить. Сейчас же возвращаемся в Новочеркасск и донесем атаману о том, что суд не состоится за отсутствием для нас квартир.

Угроза до некоторой степени подействовала. Старый полицейский обещался завтра силою выселить г. Комиссарову, на сегодня же пристроил куда-то ген. Петрова. Я заночевал у знакомых.

– Тиф есть, а комнат нет! – острили в переполненном Ростове.

Здесь творилось подлинное вавилонское столпотворение, еще большее, чем год тому назад в Екатеринодаре. С кем только не приходилось здесь встречаться! Те люди, которых я давно считал сгнившими в земле, неожиданно вырастали предо мной где-нибудь на повороте улицы и в свою очередь застывали от изумления при виде меня.

Одни – покамест робкие, приниженные. Это пришельцы из «освобожденной» России. Кого из них пригнали, как ген. Звонникова, фон Ремера и Московенкова; кто и сам явился сюда на ловлю счастья и чинов, считая, что пришел крах Советской власти.

Другие щеголяли по Садовой с высоко поднятой головой. Эти соблюли непорочность в отношении великой и неделимой. Тот теперь служил в Осваге, тот в каком-нибудь центральном учреждении Доброволии, тот считался губернатором еще незавоеванной губернии. Таков был, например, ген. Мустафин, наш судейский. Ему адски не везло в жизни. В начале 1917 года он получил назначение губернаторствовать в Туркестан. Но, пока ехал туда, стряслась революция. Отставили. Через год с небольшим гетман всея Украины назначил его градоначальствовать в Одессу. Оттуда скоро вышиб Петлюра со своими гайдамаками, а потом большевики.

Теперь он считался кандидатом на должность градоначальника Москвы и с нетерпением ожидал падения столицы.

В Ростове кипела жизнь, но весьма своеобразная: спекулятивно-пропойно-погромная. Недаром ведь здесь гнездился центр великой и неделимой!