Русская Венера

Теперь Зина отплывала первым паромом в Магистральный, а вечером причаливала к Ключам, к материку, который был, в сущности, продолжением Свийска, местом, где догоняли Зину прежние, бесшумные дни. Переплыть бы Киренгу, раз и навсегда, а оставленный берег лишь вспоминать, как вспоминают люди малую, скрывшуюся за речным поворотом родную пристань.

Заходила в контору к Бугрову, если заставала, спрашивала:

— Перемены будут, товарищ Бугров? Устала ждать. Да и не на что существовать.

— Ты кого переупрямить хочешь? — Бугров сдвигал маленькую, пирожком, шляпу на затылок (пожалуй, он не снимал ее и ложась спать), стучал пальцем по крутому бугристому лбу. — Меня? Так я бы давно сдался. Ты хочешь переупрямить штатное расписание. Сомневаюсь, чтоб у тебя это вышло. Легче БАМ построить.

— Сколько народу у вас, шум вон какой, рук не хватает — неужели одного человека приткнуть некуда? Что же вы за начальник?

— Какой есть. Ты еще на меня не жаловалась?

— С какой стати?

— Ну, стать всегда найдется. А то напиши куда-нибудь, расчихвость.

— Все равно ведь не примете.

— Не приму.

— Тогда пока. Может, мне утром и вечером наведываться? Утром мест нет, вечером появятся.

— Хоть целый день сиди. Могу персональную табуретку выделить.

Прежде чем наведаться к девчонкам в Постоянный, Зина час-другой простаивала на расхлестанной колесами черной поляне перед магазинами-времянками. Отсюда уезжали на работу: рубить просеку под будущую магистраль, отсыпать дорогу к причалу, строить общежития, столовую, клуб. Проворно и шумно набивались в кузов парни, только мелькали в широких спинах названия городов: Братск, Ангарск, Шелехов — покачивались, подрагивали надписи эти при зыбистой, валкой езде, постепенно удаляясь, сливались в одну. Машины набирали скорость, и тогда на ветру, над кабинами, взвивались девчоночьи косынки — красные, желтые, розовые крылья трепетали, бились над всеми городами, согревали здешнее неуютное пространство. Зина забывалась, счастливо щурилась, будто ей в лицо бил этот трепещущий ветер, будто за ее плечами звонко щелкала и улетала косынка, а за спиной надежно и бережно стояли многие города и их жители.

Спохватившись, снова запечалившись, Зина шла через поле к Постоянному, помахивала узелком со спецовкой. Но все равно оставался, жил на щеках нежный холодок рабочей дороги.

Девчонки-маляры встречали ее уже как сестру родную, но к этой почти родственной радости примешивалась доля сочувственной почтительности: руки у девки золотые, а вот бьется как рыба об лед.

— Зиночка, бригадир ты наш внештатный!

— У Бугрова была? Опять «нет»?

— Здравствуй, здравствуй, радость моя, дай поцелую. — Это налетела на нее Ася, смуглая, порывисто гибкая девчонка, с которой Зина особенно сошлась.

Зина переодевалась, учила девчонок ремеслу: показывала, как обминать, причесывать кисть, чтоб не «полосила», как «оттягивать» филенки, чтобы не «плакали», не проваливались за линейку сосульными потеками, как подбирать колер панелей к колеру беленой стены.

В «перекуры» сидели с Асей на теплом стволе лиственницы под кустом боярышника с рясными, пламенно-румяными ягодами.

— Ох, Асенька, надоело болтаться! Если бы хоть надежда была — молчала. А как на паром вечером сяду, ну не знаю, куда деться. Холодно с реки, пусто.

— Ну, как же ты без путевки приехала?

— Да ведь кто его знает. Не подумала. Наверное бы, дали. Я ведь на хорошем счету была.

— Зинка, есть предчувствие! — Ася обнимала ее. — Наладится, все утрясется, вот так заживем.

— Хоть бы. И по Верке соскучилась — ужас. Ночью снится и днем мерещится. Как у них там?

— Какая Верка?

— Дочка. Я не говорила, у меня же дочурка-печурка есть. Желтенькое солнышко.

У Аси округлились глаза, невозможным любопытством засияли, поярчели на смуглом лице.

— Так ты замужем была?

— Нет! Что ты! Просто Верку родила!

— Бросил, Зиночка? Обманул?

— Нет, Асенька. Никто меня не обманывал. Приехал парень в командировку, холодильники ремонтировал в магазинах. А я плитку там выкладывала. Познакомились, стали встречаться… Он уезжал, а я уже знала. У него семья — что я ему скажу? Да и не хотела говорить. Мать уговаривала не рожать, но я решила. Скучно мне было, места не находила. А теперь Верка — золотко мое, ласточка.

Ася обняла Зину.

— Зиночка, миленькая! — прижалась лицом к ее щеке.

7

Почти каждый день к Асе приходил недавно демобилизованный ее земляк, Митя, рыжий, стеснительный, голубоглазый парень. Он плотничал на Постоянном. Стеснительность, видимо, мешала ему сблизиться с кем-то из бригады, и вот тянуло к Асе, однокласснице, соседке по улице в глухом далеком Тулуне. Митя приходил, садился рядом с девчатами на лиственное бревно и молча курил, краснел, морщил розовый в крупных веснушках лоб. Ася высмеивала его зло, без устали, точно не земляк приходил, а враг лютый.

— А-а, Афоня-тихоня явился! — певучим голосом встречала его Ася. — Воду мутить, девок любить! Вот отгадайте, девочки, загадку: не пьян, а лыка не вяжет, не ел, не пил — язык проглотил. Что это такое? Не знаете? Бурундук тулунский. Митяй-лентяй.

Митя мучительно усмехался.