Русская весна

– Ладно, отец. Говори, ради Бога…

Джерри вздохнул и допил вино.

– У меня есть причины рваться на следующий рейс "Гранд Тур Наветт". Я ждать не могу… Твоя мать ничего не знает… не знает она… Словом, умираю я, Франя, такие вот дела. Жизни мне всей осталось год, много два. И проживу я их не лучшим образом…

Когда он выговорил это, его как прорвало; с великим облегчением он рассказал Фране все – спокойно, с клиническими деталями, как будто говорил о судьбе кого-то постороннего.

– Почему ты мне это рассказал? – спросила Франя, когда он выговорился. Спросила с неожиданной холодностью.

– Потому что я этого не хочу. Я хочу год или два медленной агонии обменять на несколько часов ослепительного счастья! Хочу умереть счастливым! Неужели это трудно понять? Тебе-то это понятно, Франя?

Франя смотрела на отца, не зная, что сказать, и понимая, какой бесчувственной деревяшкой она должна ему казаться. Стоит и таращится на него сухими глазами! Она силилась заплакать, но ничего не выходило. Она знала это все давным-давно: мать это ей рассказала, и они вместе рыдали на кухне.

Выходит, отец все знал. Да иначе и быть не могло. Нетрудно было догадаться, что такой человек, как Джерри Рид, прочешет все банки информации, а свое найдет. Мать должна была это предвидеть. Ни чуточки он не изменился. Все тот же Джерри Рид. Может быть, они в глубине души догадывались, что другой все знает, но не проронили ни слова.

При этой мысли у нее из глаз брызнули слезы.

– Я тебя понимаю, – сказала она нежно.

– Помоги мне, Франя. Мне не к кому больше обратиться. Я не могу рассказать это маме. Она убеждена, что медицина меня спасет. Только ты можешь придумать, как убедить ее мне помочь. Не говоря ей всю правду – она этого не перенесет.

В этот момент Франя увидела отца по-новому. Вот он, стоит перед ней. От электродов на затылке провода бегут к установке, которая одновременно поддерживает в нем жизнь и убивает его. В лицо смерти он смотрит с мужеством, о котором она и помыслить не может, и хочет только одного – дожить. Добиться того, о чем он мечтал с детства, любой ценой.

Пусть этот человек недооценил меня когда-то. Пусть он обращался со мной несправедливо, может быть, жестоко. Он передал мне свои стремления. И сейчас, в минуту отчаянной нужды, он тянется ко мне.

Разве я не была несправедлива к нему еще больше?

Она вздохнула и взяла его за руку.

– Мама уже знает.

Джерри молча уставился на нее. Он долго молчал, потом поставил стакан на стойку и обнял Франю.

– Этот старый осел тебя любит, – прошептал он. – Но каким же я был дураком, слепым тупицей и дураком…

Франя снова заплакала.

– Et moi aussi [69], – сказала она, пряча лицо у него на шее. – Et moi aussi…

Соня вернулась со службы и увидела, что Джерри и Франя сидят рядышком на кушетке, – так они не сиживали с тех пор, как Франя хлопнула дверью и ушла из дома.

Соню мог бы растрогать вид этой парочки – умилительное единство отца и дочери, но ее сердце сжалось от страха: слишком твердо они на нее смотрели, их челюсти были решительно сжаты. Она поняла, чтб ей предстоит услышать.

– Отец знает, – сказала Франя. – Все знает.

– Как ты посмела! – в бешенстве вскрикнула Соня.

– Это я ей сказал, – спокойно возразил Джерри.

– Ты… ты ей сказал?

– Естественно. Ты могла догадаться, что я поработаю с литературой.

– Почему же ты молчал, почему ты мне позволил?..

– А почему молчала ты? – сказал он негромко, без тени упрека в голосе.

– Потому что… ну, потому…

Глаза Сони наполнились слезами. Она видела, что Джерри тоже едва не плачет.

– Так-то, – сказал он. – Ты не могла сказать мне, я не мог сказать тебе. Два дурака пара.

– Любящие дураки, Джерри, любящие дураки, – прошептала Соня.

– Верно…

Пара идиотов, – думала Соня. Она думала не о последних неделях обмана, – о долгих, пустых, одиноких годах. И теперь, только теперь, когда время кончалось…

– Ты бы села, мама, – сказала Франя и подвинулась, чтобы дать матери место между ней и отцом.

Они посидели, помолчали. Потом Соня сказала:

– Я вижу, ты на его стороне, дочь.

– Ты тоже хочешь, чтобы я…

– Он должен полететь, это его право.

– Не знаю, что и сказать. Вы просите почти о невозможном…

– Я понимаю, – ласково сказал Джерри. – Прекрасно понимаю.

– Дайте мне время, – несчастным голосом попросила Соня.

– Конечно. Я готов дать тебе вечность. – Джерри улыбнулся деланно бодрой улыбкой. – Но у меня нет вечности. У моей цыганки плохо легли карты.