Русская весна

– Верно, – согласилась Соня, чувствуя, что за это циничное признание она любит его больше, чем в их лучшие дни.

– Это и было истинной целью твоей жизни, Соня, правда? – Тон его стал жестче. – Жить на Западе, иметь кучу валюты, и все дела? Остальное: учеба, дипломатическая служба – затем и затевалось?

– Но не ты, Юлий, – простонала Соня несчастным голосом.

Он внезапно смягчился.

– Конечно нет, Соня. – Он дотронулся до ее щеки. – Мы в некотором смысле родственные души. Если бы пришлось выбирать между идеалом и любовью, я бы тоже выбрал идеал, но это бы не значило, что я тебя разлюбил. Здесь мы понимаем друг друга, и здесь нет ничьей вины, Соня Ивановна.

– Юлий…

– Однако… однако есть и разница. – Он взял вторую бутылку. – Твоя мечта обращена лишь на тебя, а я служу идее. Да, я карьерист и индивидуалист, но я преданный идеалам коммунист – или буду им, когда меня примут в партию.

Он открыл бутылку, наполнил стаканы и жадно ополовинил свой, словно в нем была дешевая водка, а не благородное французское марочное вино.

– Ты заботишься о себе, а я не отделяю свои интересы от блага матушки-России.

– Что хорошо для Юлия Марковского, то хорошо для Советского Союза! – парировала Соня.

– Вот что хорошо для Юлия Марковского: корабль Советского государства вошел в безопасную гавань Объединенной Европы, – патетически объявил он, и Соня не без язвительного удовольствия поняла, что он сильно пьян.

– И молодому дипломату уготована роскошная жизнь, – сказала она.

– Правильно! Новый Советский Человек – не социалистический монах!

– Пью за это! – объявила Соня и выпила.

– И я, – сказал Юлий, наливая себе еще стакан.

– Ты меня ненавидишь, Юлий? – пробормотала Соня. Голова кружилась, и Соня чувствовала, что становится пьяно-сентиментальной.

Юлий через силу пытался сидеть прямо и пристально смотрел на нее налившимися кровью глазами. И несмотря на пьяный туман – или благодаря ему – вдруг все стало понятно.

– Я просто тебя жалею, – ответил Юлий. – Существует часть жизни, которую ты не видишь. Ты слепа. Твои глаза не различают цвета страсти, истинной преданности чему-то большему, чем ты сама, помыслам, без которых… без которых…

– Опять – Юлий Марковский, бескорыстный слуга народа?! Ну давай ссылайся на Ленина, на идеалы социализма! – закричала Соня. Но что-то было непонятное в глазах Юлия, от чего ей захотелось стать еще пьянее. И хотя комната уже начала кружиться, она выпила еще, не отводя, однако, взгляда от его воспаленных глаз.

– А я не собираюсь, – сказал Юлий. – Просто наступило замечательное время, и быть молодым, русским – значит попасть в потрясающее приключение. Наш час пришел, мы выйдем на авансцену, подтолкнем мир и ощутим его движение; мы оседлаем дикого жеребца истории и направим его к великому добру…

– Верно, замечательное время быть молодым, а удивительное приключение – жизнь в Объединенной Европе, Юлий! – воскликнула Соня, пытаясь освободиться от его взгляда, от диких распутинских глаз, уйти от того, что она страшилась постичь и что делало ее чувства ничтожными и глупыми.

– Ты не понимаешь, о чем я говорю, а? – спросил он и, отпустив наконец ее глаза, выпил еще. – У тебя нет чувства судьбы, ни моей, ни своей.

– Не надо меня поучать, – огрызнулась Соня.

– Я и не собираюсь. – Он встал и, пошатываясь, направился к ней.

– Ты совершенно пьян, – сказала Соня.

– Так же, как и ты…

– Я и не отрицаю.

– Ну тогда, – Юлий навалился на нее, одновременно нащупывая ее груди и пуговицы своих брюк, – тогда не будем ныть как незадачливые интеллектуалы, трахнемся хорошенько и без всякого смысла, как честные пьяные крестьяне.

При сложившихся обстоятельствах ничего другого и не оставалось. Они занимались этим долго и без удовольствия, пока наконец не заснули, обнявшись. Соня проснулась утром с ужасной головной болью и мерзким вкусом во рту и поняла, что это конец.

Через три недели она была в Крыму. Перед завтраком купалась в Черном море, до пяти сидела на занятиях, перед ужином – опять купание, а по вечерам, на берегу моря, – любовные игры с кем-нибудь, кого она никогда больше не увидит. Все складывалось отлично: погода была умиротворяющей, еда – первоклассной, секс под открытым небом – бодрящим и целительно безответственным, а учеба, по сравнению с университетской, – совершенно пустячной. Здесь изучали программное обеспечение компьютеров и поверхностно знакомились с настоящим программированием.