Русская война 1854. Книга пятая

— Да все просто, — принялся рассказывать я. — Времени было мало, но все равно действовать наобум было нельзя. Так что я с парой татар залетел на крышу еще на старых планерах, которые без двигателя. Вышло тихо, и по пути заодно через окна оценили обстановку, где вы, где они… После этого кинули в окно дымовую гранату — мы их в бою используем, чтобы прикрыть «Чибисы» от стрелков на земле. А тут просто отвлекли террористов, мичманы на тестовом «Медведе» пробили стену и обезвредили стрелков без укрытия.

— А вы что на крыше делали? — Евгений нахмурился, кажется, недовольный тем, что я сам почти не участвовал в его спасении.

— Мы пропилили крышу новой ручной пилой, — грустно улыбнулся я. — И следили, чтобы террористы не совершили непоправимых глупостей. Собственно, так мы их главаря и подловили. Я хотел просто пристрелить, но оставался риск, что он успеет дернуться и тебя зацепить. К счастью, рядом был Максим. Он из татарского села в Крыму, арканом владеет с детства. Так что я страховал, а он поймал петлей того офицера, сразу и шею, и руку, ну и подвесил. Я думал, успеем снять, все же поднимали медленно, почти ласково, но… Этот подлец по пьяной лавочке умудрился задохнуться и теперь отвечать за свои преступления будет не на этом свете, а на том.

— Григорий Дмитриевич, — Александра внимательно слушала мой рассказ. — А кто такие террористы? Вы два раза так назвали нападавших, но я не слышала раньше такого слова… Вернее, смысл-то понятен: террор — страх, но почему эти люди — страшники?

— Страшники не подойдет, — вот теперь я улыбнулся по-настоящему, впервые ощутив, что все на самом деле закончилось. — Их можно было бы так назвать, если бы они сами были страшными. Вот только… Есть люди, которым не хватает силы добиться своего, их слова не цепляют других, но и признавать правоту большинства им не позволяет раздутый словно пузырь эгоизм. И тогда они нарушают законы, человечьи и божьи, чтобы подчинить себе остальных с помощью страха. Не примером или мудростью, а просто запугав обычных людей, чтобы те смирились.

— Но это же настолько неправильно! — возмутилась Александра. — Как хоть кто-то разумный может выбрать подобный путь?

— Ну, если честно, у них есть объяснение, даже целая последовательность объяснений, когда, ступив на этот путь, рано или поздно можно решить, что террор на самом деле не так уж сильно отличается от других способов поиска истины, — ответил я.

— Не верю! — Александра затрясла головой.

— А вы просто представьте, — я обвел взглядом детишек. — Сначала один умный человек скажет, что бога нет и что все его заповеди не имеют смысла. Потом он добавит, что на самом деле это вы — человек! — вершина мироздания, и вот ему уже хочется верить. Вчера вы были просто одним из творений некоего абсолюта, а сегодня вы уже лучше других. Вы — уникальны, а те, кто не понимают — они глупы, раз следуют старым условностям, которые их только сдерживают.

Слова вырывались из меня одно за другим, будто все эти дни в Санкт-Петербурге были испытанием: я пробивался через мутную пелену обычной жизни и не мог понять, что здесь не так.

— И что дальше? — нарушила тишину Александра.

— А дальше все еще проще. Если ты считаешь себя лучше других, если остальные — это овцы, то почему бы не использовать кнут, чтобы направить их в нужную сторону. Ради их же блага.

— Почти верно, — в разговор неожиданно вмешался еще кое-кто.

Я повернулся на знакомый голос и неожиданно увидел Александра Сергеевича Меншикова, вышедшего из кабинета Александра II. И когда он только успел туда попасть? И зачем?

— Что я упустил? — я внимательно посмотрел на бывшего морского министра.

— Много… — Меншиков грустно покачал головой. — Что же касается вашей речи: те же социалисты и демократы проводят еще одну линию логических выкладок. Человек — вершина всего, государство в этой системе — инструмент подавления, инструмент насилия. Поэтому они не видят ничего дурного, если повернуть против государства то, чем оно, по их мнению, и так пользуется. Ну, а то, что кто-то случайный попадет под удар — нельзя приготовить яичницу, не разбив яйца.

— То есть они правы? — Александра поднялась со своего места.

— Если бога нет, если нет души, и единственное, что управляет нами — это эгоизм, то да, их доводы безупречны.

— Понятно, — девочка нахмурилась. — Знаете, лично я предпочитаю верить, что в нашей жизни больше смысла и красоты.

— Я тоже, — Меншиков рассмеялся. — А теперь, Александра, Евгений, проходите, ваш опекун хочет с вами поговорить. А вот вашего спасителя я заберу, а то после всего, что он натворил, как бы его не прибили сгоряча.

Меншиков подхватил меня за руку и потянул к выходу из Зимнего, а я впервые за все время в столице неожиданно осознал, что рядом оказался умный человек, которому я доверяю и у которого мог бы спросить. Что же мне делать дальше, как выбраться из этой ловушки? И ведь мог давно заглянуть на Кадетскую набережную, но словно что-то удерживало…

И почему мне сейчас так стыдно?

— Александр Сергеевич… — начал я, но тот оборвал меня.

— Уже поняли, что натворили ошибок?