Русская живопись. Пробуждение памяти

Наверное, правильно было бы сказать, что нет общего обязательного принципа, в соответствии с которым происходили переломы от одной системы к другой. Но есть доминирующий. Малевич где-то — иногда в центре, а подчас и на окраине утвердившейся системы — находит зерно будущей концепции; от предшествующего чаще всего идет в сторону, а не прямо вперед (особенно в тех случаях, когда действует дополнительный стимул внешнего влияния, как произошло в момент поворота к символизму в 1907-1908 годах), а иногда движется и в противоположном направлении. Это зерно (часто — периферийная точка) может располагаться на разных гранях творческой памяти — на уровне приема, в общей системе стиля, в более широких пределах образной концепции. Приведем некоторые примеры.

В раннем творчестве Малевича чрезвычайно контрастную ситуацию представляют почти одновременные импрессионистические работы (правда, ранняя датировка большинства из них сегодня подвергается сомнению) и символистские произведения, получившие название «Эскизов фресковой живописи». Можно ли найти между ними связующие нити? Если сопоставить бесспорно ранний «Портрет неизвестной (из семьи художника)» (1906) с любым из эскизов фрески, мы поймем, что их объединяет, несмотря на разницу материалов (в первом случае — масло, во втором — темпера), неконтрастная живопись, выдержанная в близких цветах и оттенках — при доминанте желтых и серо-зеленоватых. Из «тонального варианта» импрессионизма (а у Малевича был и другой) художник сделал шаг в сторону ненатурной, довольно условной живописи, по духу своему противоположной импрессионизму. Связующее звено присутствут здесь на уровне приема.

Нечто подобное мы наблюдаем на рубеже первого и второго десятилетия XX века. Если сравнить пуантели конца 1900-х с гуашами 1911 года, образующими неопримитивистскую провинциальную серию, то и в них, несмотря на противоположные образные концепции и различие материалов (масло — гуашь), есть сходство приема: белые и желтые пятна пуантели «Пейзажа с желтым домом» находят отклик в нетвердом контуре фигур «Провинции».

При переходе от, условно говоря, фовистских гуашей 1911 года к раннему «крестьянскому кубизму» связующим звеном оказывается своеобразное истолкование движения. И тут и там фигуры трактованы в застылых позах, свидетельствующих об завершенности определенной фазы движения. Иногда оно бывает весьма динамичным — как, например, в «Полотерах» или в «Купальщике», — но тем не менее всегда фиксируется, останавливается. Фигуры как бы застывают, исчерпывая свои динамические возможности. Эту особенность нельзя отнести к стилевым приемам — скорее здесь проявляется общность, обусловленная принципами истолкования проблемы времени и пространства.

Иной вариант перехода обнаруживаются в поздние годы, когда в момент успешной и напряженной работы над второй крестьянской серией на рубеже 20-30-х создается «Торс (Первообразование нового образа)», по смыслу противоположный картинам «Сложное предчувствие (Торс в желтой рубашке)» или «Крестьянка», а по стилю — весьма им близкий. На почве одной и той же постсупрематистской живописно-пластической системы в ситуации противостояния оказываются две противоположные версии истолкования человека: в первом случае — богооставленной, одинокой и обреченной фигуры на фоне бесконечной Вселенной; во втором — совершенной личности, идеально вписанной в бесконечное и вселенское пространство. Переход осуществляется в пределах стиля, обеспечивая на некоторое время сосуществование двух различных по содержанию версий.

Обратим теперь внимание на то, как осуществляется переход от кубизма к кубофутуризму. В «Уборке ржи» начинает ощущаться кубофутуристическое предчувствие. Однородные формы цилиндрических фигур крестьян и стогов-цилиндров на первом плане составляют устойчивую композиционную схему; в верхней части картины они получают как бы самостоятельный импульс движения, выходят из-под контроля кубистической уравновешенности и становятся носителями безотчетного и необузданного ритма, готового разрушить первородную статику. Здесь намечается лишь самое первоначальное отклонение от «чистокровного» французского кубизма, в котором присутствует та же гомогенность живописной материи, но отсутствует присущий картине Малевича контраст крупных и мелких форм. Он-то и намечает диалог кубистической статики и футуристической динамики. В том же 1912 году эта тема развивается в «Плотнике», где зафиксированная застылость позы (о чем шла речь выше) и строгое профильное изображение фигуры входят в контраст с формами разрубленных бревен, повернутых в разные стороны и заполоняющих торцовыми полукружиями всю плоскость картины.