Русская живопись. Пробуждение памяти

Этот диалог обнаруживает себя уже в русской портретной живописи XVIII века. Портрет с самого начала провозглашает высокое представление о человеке, сохраняет его и проносит вплоть до XX столетия, оставаясь едва ли не важнейшим жанром в изобразительном искусстве. Русская живопись портретоцентрична. Не только потому, что портрет долго главенствует среди жанров, но и потому, что портретная задача сопутствует и другим видам живописи — особенно в тех случаях, когда жанры имеют своим предметом изображение человека. Конечно, только диалогом личности и индивидуальности такое главенство не объяснишь. В известной мере здесь дает себя знать другая, косвенная традиция. Икона была порождена идеей Богочеловечества. Как уже говорилось, она не могла служить вместилищем для образа земного бытия. Но лик, превращаясь в лицо, хранил память о личности как божественной ипостаси — той личности, какую земной индивидуальности предстояло почитать за образец. Можно полагать, что это обстоятельство — а не только новое понимание человека, его роли и места в жизни — стимулировало развитие портрета и гарантировало долгую жизнь портретному образу. Именно память о личности обеспечивает успех портрета на первых стадиях его развития, когда индивидуальность еще с трудом завоевывает свое место. Она ищет поддержки в парадной форме, во внешней представительности, а если и выступает «в чистом виде», то за счет выявления отдельных черт характера, их заострения и обнажения. Правда, это касается скорее среднетипических явлений и не затрагивает портретов И. Никитина или А. Матвеева, во многом предопределяющих дальнейшие пути портретного искусства. Не зря исследователи подчеркивают не только остроту, но и многогранность характеристики канцлера Головкина или углубленный биографизм «Напольного гетмана» в портретах Никитина, пробивающееся чувство личного достоинства в матвеевском автопортрете с женой. В последнем можно зафиксировать тот процесс, который применительно к русской литературе конца XVII века отметил Д.С. Лихачев:

Открытие ценности человеческой личности самой по себе касалось в литературе не только стиля изображения человека. То было и открытием ценности авторской личности[70].

Должно было пройти много времени, прежде чем зерно индивидуальной неповторимости вызрело настолько, чтобы человек — портретный персонаж — и в реальной действительности, и в портретном претворении обратил свой внутренний взор к той самой личности, которая устремлялась к высшему началу и являла собой некий одушевленный идеал. Лучшие портретисты середины XVIII века — Вишняков, Антропов и Иван Аргунов — по-разному развивали принцип индивидуальной характеристики. Антропов был наиболее решителен, постигая своим простодушно-правдивым взором самые броские черты модели, возводя их в своеобразный характеристический канон и придавая образам удивительную, как бы ненамеренную правдивость. Портретная личность отдалялась от возвышающего идеала и целиком проникалась земными побуждениями. Предшествовавший Антропову Вишняков не уступал своему ученику в простодушной наивности взгляда на модель, но этот взгляд подмечал те ее свойства, которые поднимали человека над житейским измерением и открывали путь в духовное пространство. Аргунов, утратив простодушие, сохранял качество, присущее Вишнякову.

Диалог индивидуальности и личности вступил в новую стадию во второй половине столетия. Он словно выбрал себе две вершины русского портретного искусства — Рокотова и Левицкого. Не стану утверждать, что эти художники находятся в некоем постоянном противоборстве. Иногда они сближаются, их пути пересекаются, но в наиболее ярких и типичных проявлениях — расходятся. У Левицкого модель завоевывает пространство, подчиняет себе окружение, самоопределяется в конкретном бытии. Индивидуальность закрепляется в типических проявлениях и обстоятельствах. Личное достоинство, обаяние молодости, красота зрелости, единство души и тела, эмоциональное движение и порыв мысли, возвышенная естественность бытия, мудрость и драматизм старости — все обретает характер образной закономерности. Индивидуальное бытие возводится в некое правило и не ищет неповторимого претвореия. С другой стороны, обретшая свой статус индивидуальность с этих пор уже не должна искать себе оправдания в неуместной светскому портрету иконной традиции. Путь от лика к лицу завершен[71].