Русская жизнь-цитаты 08.2015-06.2018

Lphp,http://media-cdn.list.ly/production/190614/2699401/2699401-lphp_600px.png?ver=1096256146,https://l.facebook.com/l.php?u=http%3A%2F%2Fgefter.ru%2Farchive%2F24843%3F_utl_t%3Dfb&h=ATPW3hlKGUdB1UMxaJoWDUR3_4Ta-CuBYhjMXJ7Dt_lSgq09AfWXZHRAtPk2zlefCMVh3_z6t2BArYT4K2o6tnBCg1VS6PP4EGryDEnaCe_LVelhCnpQ5gWc0FuagW2hqWUkxg,”Дина Хапаева:’«Грозная сакральность» и «герои» опричного фронта: неомедиевализм в РФ в масках государева дела неомедиевализим — это прежде всего идеологическая и эстетическая система, которая преподносит Средневековье как новую систему ценностей, отвергающую все, что раньше считалось достижениями современного общества. Эта система предлагает амбивалентный, одновременно пугающий и притягательный образ «новых темных веков», который постепенно превращается в соблазнительный образ воображаемого общества будущего в массовой культуре. Это не просто ностальгия по «обществу, которое мы потеряли». Это ностальгия по сословному обществу, патернализму и террору как форме правления. Неомедиевализм отрицает базовые ценности демократии и права человека. Новым языком для выражения неомедиевализма как антидемократической идеологии стала готическая эстетика — идеализация монстров-убийц и превращение переживания кошмара в товар индустрии развлечений [27]. Популярная культура Америки и Европы полна бесчисленных примеров и проявлений такого неомедиевального восприятия Средневековья. Наиболее известные из них — «Песнь льда и огня» Джорджа Р.Р. Мартина и телесериал «Игра престолов».Помимо любования садизмом, грязью, технической отсталостью, мистицизмом и колдовством, это воображаемое общество построено на наследственном социальном неравенстве и жесткой социальной иерархии. В семи королевствах власть основана на терроре, который рассматривается как непререкаемая традиция. Кровное родство превращено в главный фактор, определяющий права и судьбы героев. То обстоятельство, что неомедиевализм может выступать в качестве новой тенденции в развитии исторической памяти, основанной на эксплуатации Средневековья как «ресурса» национальной политической культуры, позволяет рассмотреть российский случай. А важная составляющая современного российского консерватизма — неоевразийство — дает пример перерождения готической неомедиевалистской идеологии в политический проект. Это движение, которое поначалу, в 1990-е годы, обычно характеризовалось как неофашистское, затем попыталось создать себе более респектабельную генеалогию и стало возводить себя к евразийству русской эмиграции [28]. И, несмотря на все попытки противопоставлять себя западному миру и провозгласить «российскую цивилизацию» самодостаточной цивилизацией «высшего порядка», российские неоевразийцы со своим неомедиевализмом следуют в фарватере западного тренда. В неоевразийских грезах Россия должна вступить в Новое Средневековье и стать теократической монархией. Православная церковь должна превратиться в непререкаемый авторитет в области образования и культуры. Воссоздание сословного общества Древней Руси, а именно общества с наследственным социальным неравенством — такова социальная программа неоевразийцев [29]. Но особого внимания заслуживает то, как предполагается поддерживать порядок в этом обществе неоевразийской мечты, кто и как этим будет заниматься. Показательно и то, какие исторические аналогии приходят в голову лидерам этого движения. Неоевразийцы не скрывают, что они считают террор единственным и главным способом управления страной. По словам Дугина, «царь Иван Васильевич был сам по себе архетипическим русским царем; классической фигурой евразийства» [30]. А его опричники были вовсе не палачами и садистами, какими их сохранили и история, и народная память (настолько сильная, что она помешала установить памятник их предводителю — царю-душегубцу — в Александровской слободе), а героями: «Опричники — псы царевы, собаки империи, которые истово служат имперской сакральности, воплощенной в православном царе, и ставят эту сакральность выше всех остальных вещей». Именно поэтому неоевразийцы так ревностно прославляют опричнину — первую в российской истории форму государственного террора. С точки зрения их лидера, которого радует все, что приближает Россию к Средневековью, опричнина является основой «реакционной модернизации России»[31]. Владимир Сорокин, автор «Дня опричника» — романа, который может быть рассмотрен как ответ на утопию Юрьева, так определил суть опричнины: «Опричнина — очень серьезная и болезненная для русских тема. Потому что она, хоть и просуществовала всего шесть-семь лет, впрыснула в сознание народа своеобразный яд. Человек, приближенный к власти, — любой человек, даже самый маленький и ничтожный, — может стать оккупантом в собственной стране. И вести себя по отношению к населению как оккупант. Опричники так и вели себя. Тактика выжженной земли, когда они, возвращаясь из разграбленного и практически уничтоженного Новгорода, резали скот в деревнях и жгли дома, — это тактика оккупантов. Яд помог родиться идее, что есть мы и есть они — власть, к которой я, маленький человек, гаишник или чиновник, прислонился. И я теперь оккупант в своей стране» [35]. Ресталинизация была и остается краеугольным камнем российской исторической политики на протяжении последних 15 лет в силу той огромной роли, которую сыграл миф о Великой Отечественной войне для консолидации поддержки правящему режиму. Говоря о мифе о войне, я, естественно, отнюдь не пытаюсь поставить под сомнение ни значения этой войны, ни того, что победа в ней стоила огромных жертв. Я имею в виду особый способ эксплуатации исторической памяти, который представляет русских во главе со Сталиным как нацию-мессию, спасшую мир от фашизма, — что с точки зрения приверженцев этого мифа оправдывает любые преступления советского режима до, во время и после войны [40]. В центре этого мифа, конечно, находится идея реабилитации личности Сталина и его политики. Этот «заградительный миф» о войне призван прикрывать собой память о репрессиях и о жертвах советского террора [41]. Неомедиевализм и ресталинизация представляют собой два взаимодополняющих способа эксплуатации исторической памяти, в которых две эпохи кровавого террора в истории России — опричнина и сталинизм — идеализируются и пропагандируются как ядро исторической идентичности России. Эта конструкция опирается на коллективную память зоны и на стремление представить террор как «исконную» — и позитивную — черту российского общества и неотъемлемую особенность «российской цивилизации». Бесчеловечное, инструментальное отношение к людям, попирающее представление о гуманизме, равенстве, правах и свободах личности, выдается поклонниками ресталинизации и неоевразийства за путеводную нить исторической памяти россиян. http://gefter.ru/archive/24843?_utl_t=fb”,””