Русская жизнь-цитаты 21-31.07.2024

Я чувствую разрыв с друзьями в России. И, может быть, это даже хорошо. I feel a rift with my friends in Russia. And maybe that's even good. Приходится признать, за эти два года у меня всё-таки случился большой внутренний разрыв с теми, кто остался в России. Мы часто говорим об этом, переживаем, стараемся сглаживать углы, не прекращать общаться, но он, конечно, есть. У меня. И, возможно, это не так плохо, как кажется. Что изменилось? Тут важно сразу оговориться — я говорю только о тех, кто живет в России, но придерживается антивоенных взглядов и не поддерживает политику действующей власти. I have to admit, over these two years, I've had a big internal rift with those who stayed in Russia. We often talk about it, worry, try to smooth things over, not stop communicating, but it’s there. For me. And maybe it’s not as bad as it seems. What has changed? It’s important to clarify — I’m only talking about those who live in Russia but hold anti-war views and do not support the current government’s policies. 1. Я больше не могу смотреть на мир через призму России, её будущего и прошлого. Моя жизнь в целом постепенно перестала фокусироваться на России. Часто мои друзья говорят: "Ну когда это всё закончится, ты же, конечно, хочешь вернуться?" Я совсем не уверен, что хочу возвращаться. Когда видишь масштаб травмы, нанесённой Россией миру, как в каждом из 80 городов, в которых я побывал за это время, видны последствия войны и других действий России — в этот момент ты думаешь всё больше не о том, будет ли Россия свободной, а о том, как сделать так, чтобы Россия перестала быть угрозой всему человечеству. I can no longer view the world through the lens of Russia, its future, and its past. My life gradually stopped focusing on Russia. Often my friends say: "When this is all over, you want to come back, right?" I'm not sure I want to return. When you see the scale of trauma inflicted by Russia on the world, how in each of the 80 cities I've visited, you see the consequences of the war and other actions of Russia — you start thinking not just about whether Russia will be free, but how to make Russia stop being a threat to all of humanity. 2. Мне часто говорят, что после отъезда у меня поменялась оптика. Что я не могу теперь трезво смотреть на то, что происходит в России. Я думаю, что моя оптика стала намного чище и прозрачнее. За два года я почувствовал очень сильно одно — я вышел из тяжёлых абъюзивных отношений с машиной российской власти и только выйдя из них увидел и почувствовал масштаб давления, в котором существовал. Возможно, у других по-другому, но я никогда не понимал, насколько реально разрушительно действуют на мою психику российские реалии. При этом я прожил в России 38 лет и всё, что происходит, уже происходило просто в другом масштабе. Но ничего нового не случилось. People often tell me that my perspective has changed since I left, that I can no longer see what is happening in Russia clearly. I believe my perspective has become much clearer and more transparent. Over the past two years, I have strongly felt one thing — I exited an abusive relationship with the Russian state machinery, and only after leaving did I see and feel the extent of the pressure I was under. Others may feel differently, but I never realized how truly destructive the Russian realities were to my psyche. I lived in Russia for 38 years, and everything happening now has happened before, just on a different scale. Nothing new has occurred. 3. Когда перестаёшь воспринимать всё через призму своей страны, с одной стороны, становится офигенно — ты часть большого, огромного мира. Можно всё. Ты записываешь песни с испанскими музыкантами, играешь концерт в Париже с французами — можно делать миллион вещей. С другой стороны, неизбежно встаёт необходимость понять, кто ты в отрыве от значительной части своей идентичности. Кто ты, если не россиянин? Приходится отвечать на сложные вопросы самому. When you stop viewing everything through the lens of your own country, on one hand, it feels amazing — you are part of a big, vast world. Anything is possible. You record songs with Spanish musicians, play a concert in Paris with French musicians — you can do a million things. On the other hand, you inevitably have to understand who you are without a significant part of your identity. Who are you if not a Russian? You have to answer difficult questions yourself. 4. Странная штука, связанная то ли с моим и моих друзей взрослением, то ли с переездом, но моё общение с людьми стало намного менее токсичным. Я почувствовал и увидел, насколько много яда было в наших дружеских разговорах и как на самом деле меня это разрушало изнутри. Бесконечные подколы друг друга, обесценивание, унижение и прочее, что делал и я, и люди вокруг под предлогом такого «благого насилия» — всё это вдруг исчезло из моей жизни и оказалось, что она совсем не стала менее интересной. Скорее наоборот. Она не стала менее острой, менее весёлой, более занудной — оказалось, что она превратилась в ещё более насыщенную, наполненную, яркую и пр. Я не знаю, являлась ли эта скрытая агрессия чертой российского общества в целом (думаю, отчасти да), но моего круга и меня лично — точно да. A strange thing, whether it’s due to my and my friends’ maturation or the move, but my communication with people has become much less toxic. I felt and saw how much poison there was in our friendly conversations and how it really destroyed me from within. Endless teasing, devaluation, humiliation, and other things that I and those around me did under the guise of "benevolent violence" — all of this suddenly disappeared from my life, and it turned out that life didn’t become less interesting at all. Quite the opposite. It didn’t become less sharp, less fun, or more boring — it turned out to be even more rich, full, and vibrant. I don’t know if this hidden aggression is a feature of Russian society as a whole (I think partly yes), but for my circle and me personally — definitely yes. 5. Представление о том, что же всё-таки такое «ужас» и «кошмар». Конечно, когда ты уезжаешь, ты начинаешь получать информацию через концентрированные выжимки медиа. И тебе начинает казаться, что в России бесконечный кромешный ужас. А потом ты задаёшься вопросом — а что такое всё-таки кромешный ужас? Мы воспринимаем историю в концентрированном виде, но и при нацистах в Германии люди ходили в бары и рестораны, в кино шли новые фильмы, а модельеры выпускали модную одежду. Ужас в масштабах гигантской страны не выглядит как сцена из апокалиптического фильма. The concept of what "horror" and "nightmare" really are. Of course, when you leave, you start getting information through concentrated media extracts. And it starts to seem that Russia is an endless, utter horror. And then you ask yourself — what is utter horror anyway? We perceive history in a concentrated form, but even under the Nazis in Germany, people went to bars and restaurants, new movies were released, and fashion designers produced fashionable clothing. Horror on the scale of a giant country doesn’t look like a scene from an apocalyptic movie. 6. Контекст войны. Уехав — ты не можешь не сталкиваться с войной каждый день — ты видишь покалеченных людей, ты разговариваешь, бесконечно разговариваешь с людьми из Харькова, Бучи, Ирпеня, Киева, Львова, Одессы, Краматорска и других городов. Ты больше не можешь не держать в голове этот контекст каждый день. И он больше не теоретический. Он практический — из костей и мяса. Он проявляется во всём — от тех, кто рассказывает тебе о ракетах во дворе до подруги, которая плачет, когда видит войну в кино. Потому что ПТСР. Также, как ты держишь в голове контекст того, что происходит в России, находясь в России — аресты, репрессивные законы, цензура, пропаганда, экономика, будущее и пр. The context of war. After leaving, you can’t avoid encountering war every day — you see maimed people, you talk endlessly with people from Kharkiv, Bucha, Irpin, Kyiv, Lviv, Odesa, Kramatorsk, and other cities. You can no longer avoid keeping this context in mind every day. And it’s no longer theoretical. It’s practical — made of flesh and bones. It manifests in everything — from those who tell you about rockets in their yards to a friend who cries when she sees war in a movie. Because of PTSD. Just like you keep in mind the context of what’s happening in Russia while being in Russia — arrests, repressive laws, censorship, propaganda, economy, future, etc. 7. Идентификация с миром. Уехав, ты начинаешь воспринимать себя как часть большого мира и постепенно, в зависимости от того, где ты, ты начинаешь включаться в локальные проблемы — выборы во Франции, подъём правых в Германии, закон об иноагентах в Грузии — ты постепенно так или иначе, если не живёшь в эмигрантском пузыре и не просто физически перевёз своё тело из точки А в точку Б, начинаешь участвовать и понимать другую жизнь вокруг себя. Перестаёшь смотреть на страну снаружи. Исчезает это имперское снисхождение «мы приехали и сейчас тут всё починим». Ты начинаешь понимать, почему страна устроена так и как она работает на самом деле. В этот момент туризм превращается в эмиграцию. Identification with the world. After leaving, you start seeing yourself as part of a bigger world and gradually, depending on where you are, you start engaging in local issues — elections in France, the rise of the right in Germany, the law on foreign agents in Georgia — you gradually, one way or another, if you don’t live in an expat bubble and haven’t just physically moved your body from point A to point B, start participating in and understanding the life around you. You stop looking at the country from the outside. The imperial condescension of "we arrived and now we’ll fix everything" disappears. You start to understand why a country is organized the way it is and how it really works. At this point, tourism turns into emigration. Так плох или хорош этот разрыв? Раньше я очень его боялся. Но сейчас думаю, что он просто неизбежен, и нам придётся переговариваться и снова учиться точнее понимать друг друга. Но рефлексируя и пытаясь эти изменения увидеть, понять и принять, мы сможем выстроить здоровую коммуникацию на новых условиях. Мы с украинцами во многом разные. Но мы можем разговаривать. Мы с белорусами, литовцами, поляками, немцами, курдами, иранцами, финнами — если мерить только странами — очень разные, но это не значит, что мы не можем строить социальные связи, влюбляться, дружить, общаться и вместе находить выходы. Мы совсем забыли, что бывает так, что у тебя с кем-то разные взгляды, но он при этом не чудовище. Последние лет пять из публичного поля вообще исчез такой жанр, как спор. Как разные, но имеющие право на существование позиции. So is this rift bad or good? I used to be very afraid of it. But now I think it’s just inevitable, and we will have to renegotiate and relearn to understand each other more accurately. By reflecting and trying to see, understand, and accept these changes, we can build healthy communication on new terms. We are very different from Ukrainians in many ways. But we can talk. We are very different from Belarusians, Lithuanians, Poles, Germans, Kurds, Iranians, Finns — if measured only by countries — but that doesn’t mean we can’t build social connections, fall in love, be friends, communicate, and find solutions together. We have completely forgotten that it can be so that you have different views from someone, but they are not a monster. In the past five years, the genre of debate has completely disappeared from the public sphere. Different positions that have the right to exist. Катастрофа войны, репрессий, озверения государственной машины и разложения смыслов затронула всех. Но наша задача пересобраться и помогать друг другу как сообщающиеся сосуды, как разные части большого — там, где мы можем говорить свободно, мы должны говорить свободно, там, где нужно быть внутри, мы узнаем, что происходит внутри. Это не разрыв. Это отделение, для того чтобы лучше увидеть, понять и почувствовать себя. Чтобы сформулировать себя, назвать и понять, что нас объединяет, а что нет. И надеюсь, у нас получится эту коммуникацию не растерять и не уничтожить. The catastrophe of war, repression, the brutality of the state machinery, and the collapse of meanings has affected everyone. But our task is to regroup and help each other like interconnected vessels, like different parts of a whole — where we can speak freely, we should speak freely; where we need to be inside, we learn what’s happening inside. This is not a rift. This is a separation to better see, understand, and feel ourselves. To articulate, name, and understand what unites us and what does not. And I hope we will manage to maintain and not destroy this communication.