Русские беседы: лица и ситуации

В последние годы большое впечатление на Шипова произведут два текста – (а) сборник «Вехи», к суждениям авторов которого о русской интеллигенции, ее безрелигиозности, отсутствии «прочных положительных идеалов» он не только сразу же присоединится[521], но и будет затем ссылаться в «Воспоминаниях…» как на точный и ясный диагноз, и (б) «Исторические записки (о русском обществе)» М. О. Гершензона[522], к которым он будет вновь и вновь возвращаться[523], причем именно опираясь на Гершензона он вступает в спор с Толстым:

«Разделяя в большинстве понимание Л. Н. Толстым сущности христианского учения, я не могу согласиться с ним в его отношении к общественной и политической жизни. Мне кажется, что в этом Л[ев] Н[иколаевич] противоречит основному закону христианского учения – закону любви. Человек, заботясь о своем совершенствовании, не может безразлично относиться к аналогичной задаче, стоящей перед его ближним.

Принимая во внимание несовершенство и слабость людскую, нельзя безразлично относиться к условиям, в среде которых людям приходится жить и выполнять свое назначение. “Призвание человека”, совершенно верно говорит Гершензон (“Исторические записки”, стр[аница] 135 и 136), “заключается в том, чтобы и лично помогать другим людям в устроении их духа, и совместно с другими содействовать такому устроению общего быта, при котором основная индивидуальная цель достигалась бы всеми членами общества возможно легче”»[524].

А в «Воспоминаниях…», излагая свои основополагающие воззрения, сочтет необходимым в пояснение своей мысли повторить эту цитату в развернутом виде[525]:

«[…] Задача каждого человека в отдельности сводится к тому, чтобы правильно устроить свой [собственный] дух [, т. е. сознать до конца свой нравственный долг, как свое космическое или религиозное назначение, и сосредоточить все свои душевные силы на его исполнении]; общественное же призвание человека заключается в том, чтобы и лично помогать другим в устроении их духа и совместно с другими содействовать такому устроению общего быта, при котором [та] основная, индивидуальная цель достигалась бы всеми членами общества возможно легче»[526].

Более того, именно из Гершензона, из той же самой XXVI главы «Исторических записок», заимствована и приведенная отчасти выше дихотомия рационального и религиозного сознания, на которое опирает свое понимание русской истории Шипов в «Воспоминаниях…»[527]: «На крайних полюсах стоят: человек, почти осязательно ощущающий Божий Промысл в каждом явлении жизни и радостно подчиняющийся ему, – и человек рассудочный, в котором космическое чувство совершенно атрофировано»[528], а в противопоставлении этих двух пониманий, «двух психологий», согласно Гершензону, «вся сущность спора между славянофилами и западниками. […] Так возникли два лагеря и две программы; одна гласила: внутреннее устроение личности, другая – усовершенствование общественных форм»[529] – и Шипов, вслед за Гершензоном, полагает задачей встать «определенно и устойчиво […] на почву жизнепонимания, в основе своей исключающего партийную борьбу»[530], совмещающую обе задачи как не могущие быть отброшенными одна ради другой в жизненном целом.