Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Да слышится в университетах имя русского, как слышится оно в русском народе, который не мудрствуя лукаво, без воображаемого славянства, сохранил веру отцов наших, язык, нравы, обычаи – всю народность» (КМТ-3: 314).

Власти справедливо увидели в движении два тесно связанных друг с другом элемента – это либеральный характер, присущий славянскому движению в целом, и национальное движение. Если во втором отношении была существенная разница между московскими славянофилами и славянофилами малороссийскими (в связи с чем начальник московских жандармов С.В. Перфильев оценивал первых как «людей нравственности неукоризненной» и передавал мнение об их существовании как в принципе полезном[86]), то первое позволяло объединять их в едином понятии, рассматривая как местные варианты одного и того же движения.

Благодаря изложенной выше позиции III отделения, с которой согласился император, приговор по делу Кирилло-Мефодиевского общества и связанных с ним лиц оказался гораздо мягче, чем можно было предполагать. Во-первых, собственно суда было решено избежать – наказания были определены по высочайшему решению. Во-вторых, сами наказания, в сравнении с аналогичными делами, например приговору по делу петрашевцев, оказались весьма мягкими: так, Костомаров был приговорен к годичному заключению в крепости и к последующей ссылке. Кулиш, который был признан не состоявшим в тайном обществе, получил 30 мая 1847 г. следующий приговор:

«По высочайше утвержденному решению определено: Кулиша заключить в Алексеевский равелин на четыре месяца и потом отправить на службу в Вологду, но никак не по ученой части, с учреждением за ним строжайшего надзора и с тем, чтобы он не был увольняем ни в Малороссию, ни за границу, сверх того, воспрещено ему писать, равно и сочинения его „Повесть об украинском народе“ „Украина“ и „Михайло Чарнышенко“ повелено запретить и изъять из продажи» (КМТ-3: 81).

К этому приговору от себя лично Николай I добавил: «Запретить писать» (КМТ-2: 178).

Впрочем, отбыть весь срок заключения в Алексеевском равелине Кулишу не пришлось – состояние его здоровья под арестом и потом в заключении серьезно ухудшилось, так что жена, Александра Михайлова, последовавшая за мужем в Петербург, писала на имя гр. А.Ф. Орлова 23 июня 1847 г.:

«Муж мой, чувствуя вину свою, молчаливо терпит свое заключение в крепости, но я, ужасаясь последствий опасной грудной болезни, которою он теперь страдает, осмеливаюсь прибегнуть к вам с сердечною мольбою – исходатайствовать ему у государя освобождение из заключения. Он расстался со мною в Варшаве свежий и здоровый, а теперь он похож больше на мертвого, чем на живого человека. Если три месяца ареста так сильно подействовали на его здоровье, то что же с ним будет еще через три месяца? Поверьте, ваше сиятельство, что муж мой глубоко поражен и наказан сознанием вины своей, бывшей причиною гнева милосердного монарха нашего, и если государь был так беспримерно милостив, что позволил ему даже продолжать службу, то я уверена, что он пощадит и его здоровье, если ваше сиятельство представите его величеству слабость сложения и сильную грудную боль, которой муж мой страдает» (КМТ-2: 88–89).