Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

Годом позже этот же издатель сделал еще более оригинальное предложение пожилому историку вынужденному отвечать и по возможности стараться найти такие аргументы, которые бы не обидели отправителя:

«Вы так увлеклись желанием спасти „Киевскую Старину', что предлагаете мне то, что физически невозможно, – писать историю последних лет Гетманщины и поместить ее в „Киевской Старине“ даром. Я, действительно, помышлял об этом труде, но для него нужно мне будет совершить две или три поездки в Москву для занятий в тамошних архивах, как было уже с „Руиною“ и „Мазепою“. Но скажу вам то, что я, напечатав оба сочинения в журналах, едва вознаградил издержки, понесенные в Москве на прожитье… Но, кроме того, прежде у меня были сбережения от прежних трудов, которые употреблял я на затраты с целию покрыть их доходами от новых трудов. Теперь и в этом deficit, так [как] прошлый год недуг, которым я прострадал все лето в Павловске, а всю зиму в Петербурге, потребовал много лишнего на врачество. Вот почему, при всем искреннем желании спасти „Киевскую Старину“, я не могу содействовать этому делу бескорыстным пожертвованием, предпринявши составление истории упадка Гетманщины» (Данилов, 1907: 269–270, письмо от 4 ноября 1883 г.).

Письмо это и отразившаяся в нем ситуация примечательна со многих точек зрения, мы же, дабы не отдаляться от предмета разговора, коснемся лишь одной. В рамках сложившегося в данной среде этоса участие в идейном журнале воспринималось как служение и как долг, потому предложение Ф.Г. Лебединцева даром написать для издаваемого им журнала масштабный исторический труд, при этом отвлекаясь от всех прочих занятий (т. е. не только бесплатно отдать работу, но и пожертвовать другими доходами, которые могли бы быть получены за то время, что Костомарову пришлось бы затратить на это дело), – подобное предложение оказывается возможным не только сделать автору, но и в свою очередь последний вынужден не просто отклонить его как несообразное, но подбирает аргументы, доказывающие невозможность его согласия, – в данном случае не сам авторский труд и время (этим Костомаров обязан пожертвовать), а дополнительные издержки, которые ему придется понести, взявшись подготовить подобное сочинение, более того, и это соображение само по себе выглядит в глазах Костомарова недостаточным, и он вынужден вводить издателя уже в свои домашние дела, чтобы оправдать отказ.

Столь обширное отступление понадобилось нам, дабы показать, что вынужденность журнального труда для Костомарова не только не исключала, но и предполагала соответствующие моральные и идейные обязательства – журнальная работа давала ему необходимые средства, достаточные для поддержания привычного образа жизни[55], но с годами стала для него насущной потребностью – он настолько привык постоянно писать, что во время болезни, когда не имел сил заниматься обычным делом, надиктовал свою автобиографию, а перед смертью на листках записывал повествование, относящееся к фельдмаршалу Миниху[56].

Понятно, что журнальное многописание оказывает влияние не только на слог и стиль изложения, но и на содержание – в стремлении или нужде приноровиться к читателю. Но случай Костомарова был счастливым, противники и сторонники были единодушны, подчеркивая в его трудах «художественную» составляющую. Довольно близко знавший его в последние десятилетия жизни Д.А. Корсаков именовал Костомарова «историком-лириком по преимуществу» (Корсаков, 1906: 222), извиняя этим недостатки его работ и воззрений, а куда более критичный (по меньшей мере в годы написания статьи) к Костомарову П.Н. Полевой вспоминал о рубеже 1850—1860-х годов, времени первой и наивысшей общероссийской славы автора: