Русские богатыри

Батый смотрел на него, раздумывая.

— Здрасстуй! — твердо выговаривая русское слово, промолвил монгольский хан. Лицо его было суровым и надменным.

Хана удивило, что человек, который стоял перед ним, даже сейчас выглядел несломленным. Веревки прочно обхватывали руки богатыря, из расстегнутого ворота рубахи на могучей груди виднелся шнурок от нательного крестика.

Как же хотелось татарам, чтоб такой великолепный богатырь, как Василько, обладавший огромным авторитетом среди своих соотечественников, принял их обычаи и воевал вместе с ними. Разводить политесы было некогда, и Батый перешёл сразу к сути дела, чего тянуть.

Два толмача, до того находившиеся за спиной Батыя, придвинулись ближе.

— Переходи в мой стан, коназ! Будь мне другом, и я буду другом тебе! Возьми себе жену татарку! Какую хочешь возьми! Таких у тебя нету! Роди детей от татарской жены! Будешь одним из первых витязей у меня! Будешь снова править в своём Ростове! В противном случае примешь ты смерть лютую за всех моих людей, что ты положил!

То, что ситуация была безнадежна и помощи ему ждать неоткуда, Василько знал с той самой минуты, когда арканная петля повалила его на снег. Он уже приготовился к смерти и пощады от врага не ждал.

Богатырь живёт недолго, а честь и бесчестье — века. Да и любому смерду на Руси честь, почитай, дороже добра! Ну получит он жизнь из рук хана, ну сохранит за собой Ростов, зато от его доброго имени не останется и следа. Если только он перейдёт в стан врага, перестанет быть мужчиной.

— Зазорно мне, богатырю русскому, склонить свою голову перед нечестивыми. Убейте меня, я за жизнь не цепляюсь, это не самое дорогое, что у человека есть!

— А что же есть дороже?

Монгольский хан сузил глаза и злобно уставился на русского князя, в них появился недобрый блеск.

— Честь! — Василько взглянул на повелителя степи. — Я давал клятву защищать свой народ, а у мужчин слово и дело не расходятся.

— Ты умрёшь страшно, — проговорил хан отчётливо. — А город твой мы сотрём с лица земли, потому что защищать его будет некому.

— Упаритесь! Вы с одним богатырём еле справились, а с Ярославом придут сотни.

Толмачи переглянулись, и один что-то коротко сказал другому на своем языке.

— Ты похваляешься, что можешь сделать всё. А вас уже не так много и осталось. Вам не потянуть. Самим бы ноги унести, так что не пугай. А жизнью моей ты волен распоряжаться, как хочешь!

Толмач, сидевший от хана по правую руку, испуганно повел глазом, но перевёл. Задрожал Батый, слушая этот благородный ответ, и вновь вспыхнула в нём ярость и обида. Не привык хан, чтобы пленники так с повелителем Вселенной разговаривали.

— Мечтаешь о том, чтобы уничтожить меня? — сказал он, с трудом скрывая душившую его ярость. — Так знай, ты будешь молить о смерти, но мы не дадим тебе умереть легко.

Ничего ему Василько на это не ответил, стоял себе спокойно.

— Ну что же, это твой выбор. Принимай его, — сказал хан и сделал знак палачу, в упор глядевшему на Василько круглыми желтоватыми глазами, страшными тем, что они ничего не выражали.

Тот вразвалку на своих кривых ногах обошел вокруг богатыря и изо всей силы ударил Василько пропахшим лошадью кулаком в лицо. Витязь гневно посмотрел на него, из носу потекла тонкой струйкой кровь. Палач неосторожно приблизился к пленнику, надеясь увидеть в глазах его испуг, но увидел лишь ярость. Злые глаза богатыря блеснули под ресницами, помедлив немного, он поглядел на палача и, разлепив спекшиеся губы, будто выплюнул:

— Пес!

Руки богатыря были связаны, и единственное, что он мог сделать, это плюнуть обидчику в харю.

— Неуж и вправду не боится? — удивился Батый. — Или злоба ослепила?

В этот момент Василько, извернувшись в руках нукеров, крепко державших его, ударил палача головой в лицо.

Палач от неожиданности что-то тоненько взвизгнул не по-русски и изо всех сил ударил в ответ богатыря сапогом в живот.

Тут налетели другие, повалили богатыря на землю, пинали его ногами.

Палач норовил ударить побольнее. Сам он все еще хлюпал и отхаркивался кровью, сплёвывая крошево зубов.

Как говорит Лаврентьевская летопись: «Они же (монголы) скрежетали на него зубами, желая насытиться его крови».

Сутки с перерывами пытали богатыря, и сам он потерял всякое ощущение времени. Тело становилось все менее чувствительным к боли, а монголы старались высечь из него новую искру страдания.

Василько видел, что люди эти давно уже перестали быть людьми, и не могли они простить русскому витязю, что он был единственным человек среди них: гордым, честным, готовым сражаться за красоту этого мира для себя и для всех людей. А главное то, что он и сейчас был сильнее их. И это бесило!

Василько знал, что ему больше не жить на свете. Единственное, чего он боялся, так это того, что его соратники в решающий час расплаты не будут беспощадны к этим степным выродкам, что сердца их могут растопиться жалостью, и тогда они, эти выродки, снова их обманут и задавят все живое на Русской земле. А еще он думал о том, что будет с детьми, когда его убьют, и жалел жену.